Адвокат твердой рукой усадил ее на место. Он сказал грубовато, хотя и шепотом:
— Не стройте из себя недотрогу, глупая. Вспомните солдатскую поговорку: «На войне как на войне». Вы ведете битву, от которой зависит жизнь вашего мужа и ваша собственная жизнь. Вы должны сделать все, чтобы победить, и сейчас не время для жеманства.
Подошел цирюльник с маленьким блестящим ножиком в руке.
— Кажется, придется резать, — проговорил он. — Под кожей скопился гной, его нужно вывести. Не бойся, деточка, — добавил он ласково, словно разговаривал с ребенком, — ни у кого нет такой легкой руки, как у мэтра Жоржа.
Несмотря на свой страх, Анжелика убедилась, что цирюльник не врал: операцию он сделал очень ловко. Потом мэтр Жорж залил рану какой-то жидкостью, отчего Анжелика буквально подскочила, сразу поняв, что это спирт, и сказал, чтобы она поднялась в парильню, а уж потом он ее забинтует.
***
Парильня мэтра Жоржа была одним из последних банных заведений, сохранившихся с тех давних времен, когда крестоносцы, побывав на Востоке, поняли прелесть турецкой бани и ощутили потребность мыться. В те далекие времена парильни в Париже появлялись на каждом шагу. И там не только парились и мылись, но еще и «снимали волосы», как тогда говорили, то есть удаляли растительность со всего тела. Однако вскоре эти парильни приобрели дурную славу, так как к своим многочисленным услугам они добавляли и те, которыми интересовались главным образом посетители злачных заведений на улице Долины любви. Против парилен ополчились обеспокоенные священники, суровые гугеноты и медики, которые видели в них источник различных дурных болезней, и добились их закрытия. Вот почему, если не считать нескольких весьма непривлекательных парилен, которые содержали цирюльники, в Париже негде было помыться. Впрочем, население, кажется, легко мирилось с этим.
Парильня состояла из двух выложенных каменными плитами залов, разделенных деревянными перегородками на маленькие кабины. В глубине каждого зала помещались печи, в которых слуга нагревал булыжники.
Одна из служанок женского зала донага раздела Анжелику. Затем ее заперли в кабинку, где стояли скамьи и лохань с водой, в которую только что бросили раскаленные булыжники. От воды поднимался горячий пар.
Анжелика, сидя на скамье, задыхаясь, ловила ртом воздух, и ей казалось, что она сейчас умрет. Когда ее выпустили, по телу ее стекали струйки пота.
В зале служанка заставила ее окунуться в лохань с холодной водой, потом, накинув на нее полотенце, отвела в соседнюю комнату, где сидело несколько женщин в таком же несложном одеянии. Служанки — большей частью старухи весьма непривлекательной внешности — брили клиенток и расчесывали их длинные волосы, болтая при этом как сороки. По голосам клиенток, по их разговорам Анжелика поняла, что большинство из них простого сословия: либо служанки, либо торговки, которые, прослушав мессу в церкви, забежали перед работой в баню запастись последними сплетнями.
Анжелике велели лечь на скамью.
Вскоре пришел мэтр Жорж, появление которого ничуть не смутило присутствующих.
Он держал в руке ланцет, а сопровождавшая его девочка — корзиночку с кровососными банками и трут.
Анжелика яростно запротестовала.
— Не смейте пускать мне кровь! Я и так уже достаточно потеряла ее. Разве вы не видите, что я беременна? Вы убьете моего ребенка.
Но цирюльник-лекарь был непреклонен и жестом показал ей, чтобы она легла на живот.
— Лежи спокойно, а то я сейчас кликну твоего дружка, и он тебе всыплет.
Представив себе адвоката в этой роли, Анжелика пришла в ужас и замолчала.
Цирюльник ланцетом сделал у нее на спине три надреза и поставил банки.
— Вы только посмотрите, — восторженно говорил он, — какая черная кровь течет! Кто бы подумал, что у такой светловолосой девчонки такая темная кровь!
— Умоляю вас, оставьте мне хоть капельку! — просила Анжелика.
— До смерти хочется высосать из тебя всю, — сказал цирюльник, свирепо вращая глазами. — А потом я научу тебя, как заполнить свои жилы свежей и благодатной кровью. Рецепт простой: добрый стаканчик красного вина и ночь любви.
Туго забинтовав плечо, он наконец отпустил ее. Две служанки помогли ей причесаться и одеться. Она сунула им несколько монет, и они от изумления вытаращили глаза.
— О маркиза, — воскликнула та, что помоложе, — неужели твой судейский принц в поношенном плаще так щедро одаривает тебя?
Старуха, взглянув на Анжелику, у которой подкашивались ноги, когда она спускалась по деревянной Лестнице, ткнула свою напарницу в бок:
— Разве ты не видишь, что это знатная дама, которая решила немного отдохнуть от своих нудных сеньоров?
— Но те обычно не переодеваются, — возразила напарница. — Они надевают маску, и мэтр Жорж проводит их через заднюю дверь.
Внизу Анжелику ждал выбритый и раскрасневшийся Дегре.
— Она опять, как ягодка, — сказал цирюльник, заговорщицки подмигнув адвокату. — Только не будьте с нею грубы по своему обыкновению, пока у нее не затянется рана на плече.
На этот раз Анжелика только рассмеялась. Она больше не способна была возмущаться.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Дегре, когда они вышли на улицу.
— Как слепой котенок, — ответила Анжелика. — Но это не так уж неприятно. Кажется, я начинаю относиться к жизни философски. Не знаю, так ли уж полезны эти сильнодействующие процедуры, которым меня подвергли, но они, бесспорно, успокаивают нервы. Теперь вы можете не тревожиться — как бы ни встретил меня мой брат Раймон, я буду покорной и смиренной сестрой.
— Великолепно. У вас бунтарская натура, и я всегда опасаюсь взрывов. В следующий раз, когда вы предстанете перед королем, вы тоже предварительно попаритесь в бане?
— Ах, как жаль, что я этого не сделала вчера! — кротко вздохнула Анжелика. — Ведь следующего раза не будет. Никогда уже больше я не предстану перед королем.
— Не надо говорить «никогда больше». Жизнь так переменчива, колесе все время вертится.
Порыв ветра развевал на голове Анжелики платок, которым она прикрыла волосы. Дегре остановился и осторожно завязал его.
Анжелика взяла его теплые загорелые руки с длинными, тонкими пальцами в свои.
— Вы очень милый человек, Дегре, — прошептала она, подняв на него ласковый взгляд.
— Вы ошибаетесь, сударыня. Взгляните-ка на эту собаку.
Он указал на Сорбонну, которая резвилась около них, остановил ее и, взяв за голову, раскрыл мощные челюсти датского дога.
— Как вам нравятся эти клыки?
— Ужасные клыки!
— А знаете, на что я надрессировал Сорбонну? Послушайте-ка: едва в Париже наступает вечер, мы с ней отправляемся на охоту, я даю ей понюхать клок от старого плаща или какую-нибудь другую вещь, принадлежавшую вору, которого я разыскиваю. И мы пускаемся в путь, доходим до берега Сены, шарим под мостами между сваями, бродим по предместьям, по старому валу, заглядываем во все дворы, во все дыры, которые кишат этим сбродом — оборванцами и ворами. И вдруг Сорбонна куда-то бросается. Когда я настигаю ее, она уже — о, очень деликатно, только чтобы не убежал! — держит зубами за горло того, кого я искал. Я говорю своей собаке: «Warte!»: что по-немецки — ведь собаку мне продал немецкий наемник — означает: «Жди!» Потом я склоняюсь к пленнику, допрашиваю его и выношу ему приговор. Иногда я прощаю его, иногда зову ночную стражу, чтобы они отправили его в Шатле, а иногда говорю себе: «Зачем переполнять тюрьмы и утруждать господ судейских?» И тогда отдаю приказ Сорбонне: «Zang!» — иными словами: «Сожми-ка пасть посильнее!» И в Париже становится одним грабителем меньше.