Дождавшись, когда женщина уйдет за свой столик, он подскочил к телефону и позвонил своему доброму знакомому в Дом кино, спросил, есть ли сегодня какой-нибудь фильм, и попросил пропуск на три лица. Знакомый долго упирался, объяснял, что фильм голливудский, что Марлон Брандо, что желающих уйма, а зал один и он не резиновый, но в конце концов сдался и обещал все сделать. Пропуска должны были ждать у администратора на фамилию мужчины. На его настоящую фамилию. Поэтому он ни в коем случае не должен был допустить, чтобы Аэлла и Люба ее услышали, а они непременно услышали бы, если бы вошли в Дом кино вместе с ним и подошли к окошку администратора. Пришлось оставить подруг на улице. Это было не очень вежливо, но необходимо.

И то, что он проводил Аэллу до машины и даже не попросил номер ее телефона, тоже было не очень вежливо, во всяком случае, она явно ждала от него не такого поведения. Но на это мужчине было уже наплевать. Главное – он сделал то, что должен был сделать. Он защитил Родислава Романова и его семью.

* * *

– Ну что ты меня все время расстраиваешь! – ныл Ветер. – Только я обрадовался, что у моей Аэллочки появился достойный поклонник, – и на тебе! Даже телефончик не попросил. Вот козел, а? Такую женщину упустил! Не понимаю, где у этих человеческих особей глаза? Где нюх?

– Наверное, она не в его вкусе, – предположил Камень.

– А зачем тогда в кино приглашал?

– Да скучно было – вот и пригласил, – отозвался Ворон. – Сначала она ему понравилась, потому что красивая, а как начали общаться, так он и понял, что Аэлла – героиня не его романа. Так часто бывает у людей.

– Неужели бывает? – не поверил Ветер. – У зверей по-другому, я много звериных свадеб видел, у них любовь сразу и навсегда. Подошел, понюхал – и все. А у людей вишь ты, как все непросто… Сначала понравится, потом разонравится. Нет стабильности. Нет уверенности в будущем. Это плохо. Как же они могут нормально размножаться, если нет уверенности в завтрашнем дне?

– А меня другое занимает, – задумчиво проговорил Камень. – Удачно этот Стас подвернулся, правда? Ведь кто знает, как дело обернулось бы, если бы Аэлла осуществила свой план и подвела Любу прямо к Родиславу с Лизой? Как ты думаешь, Ворон, скандал был бы?

– Ну прям! Люба же полностью в курсе, чего ей скандалить? Она бы проявила душевное благородство и отпустила бы Родислава на свободу прямо там, в ресторане. Такое мое мнение.

– А ты, Ветер, как думаешь? Чем дело закончилось бы?

– А я так думаю, что Родислав представил бы Лизу как свою коллегу, а их ужин – как деловую встречу. У Любы хватило бы ума и выдержки сделать вид, что она поверила. Уж во всяком случае, в присутствии Аэллы она не стала бы ничего выяснять. Да и что выяснять-то? И так все ясно.

– Эк у тебя все просто! – возмутился Ворон. – А про свою любимую Аэллу ты забыл? Ты вообще ее со счетов сбросил? Она же все это специально затеяла, чтобы Родислава на чистую воду вывести, так неужели она позволит спустить все на тормозах? Ну уж нет, она бы начала провоцировать скандал, чтобы Родиславу некуда было деваться и чтобы Люба окончательно поверила в измену мужа. Вредная тетка эта твоя Аэлла! И за что только ты ее любишь? Я лично ее терпеть не могу и смотрю про нее только ради тебя, легкомысленного и непостоянного уродца. Если бы не ты – век бы ее не видал.

– За что ж ты ее так не любишь? – удивился Ветер. – Красивая, умная, добрая, всем помогает.

– А она моей Любочке козни строит! – выкрикнул Ворон. – Она моей Любочке завидует и не хочет, чтобы у нее все было хорошо.

– Да у твоей Любочки и так все плохо! – зашумел ветками Ветер. – Куда уж хуже-то? Муж шесть лет к любовнице ходит, сын – оболтус и дурак, соседи настырные, да еще чувство вины перед безвинно осужденным. И все это надо скрывать от папани и от окружающих. Полный набор всех удовольствий. Чему тут завидовать? Нет, моя Аэлла не такая.

– Но она же ничего этого не знает, – примирительно заметил Камень. – В ее глазах у Любы действительно все очень хорошо. Да, Аэлла знает, что Родислав изменяет жене, но ей невыносима мысль о том, что Люба-то этого не знает и счастлива. Сама Аэлла в личной жизни не очень удачлива, вот она и бесится оттого, что Люба, которая ей в подметки не годится, живет в полной гармонии. Она и хочет эту гармонию разрушить. Прости, Ветрище, но наш Ворон прав: неприятная особа эта твоя Александриди.

– Нет, – упорствовал Ветер, – она добрая, она хочет Любе помочь и разоблачить обман, пока не стало слишком поздно. И вообще, она всем помогает.

– Ладно, – вздохнул Камень, – не будем ссориться. Будем считать, что случайный знакомый Аэллы невольно помог Любе и Родиславу сохранить статус-кво и избежать резких телодвижений. Уже за одно это ему большое спасибо. Кстати, неизвестно еще, как бы себя Лиза повела, если бы план Аэллы удался. Родислав-то, понятное дело, начал бы выкручиваться, ему развод ни к чему, ему и так отлично, а вот Лиза… Как знать, что она сделала бы, если бы к нм подошли Люба и Аэлла. Может быть, она закатила бы такое, после чего Родиславу ничего не оставалось бы делать, кроме как собрать вещи и уйти к ней. Так что слава богу, что ничего этого не произошло. Ворон, а Ворон?

Ворон спрыгнул с ветки дуба и приземлился прямо перед глазами Камня.

– Тута я. Чего надо?

– А ты что про Лизу-то молчишь? Она же вроде второго ребенка хотела заводить. Как у нее с этим делом?

– Нормально. Ждет.

– И долго еще ждать?

– Сейчас посчитаю, – Ворон запрокинул голову вверх. – У них там был октябрь, забеременела она в июле, где-то в начале месяца, стало быть, почти четыре месяца уже есть. Ну да, правильно, у Родислава как раз машина была в ремонте, он на метро и на такси ездил, поэтому они с Лизой в тот день шампанским дюже баловались и даже коньячку себе позволили несколько неумеренно. Такие веселые были, расслабленные, хохотали без удержу, голые по квартире бегали, аж срамно смотреть. Вот тогда это и случилось. В конце марта – начале апреля восемьдесят пятого года ждем-с.

– А Родислав знает?

– Так она ему в ресторане как раз и сказала. Специально ждала, чтобы был такой срок, при котором аборт делать уже нельзя, боялась, что Родислав будет отговаривать ее рожать. Она, конечно, надеялась, что он как о ребенке услышит, так сразу и объявит, что будет разводиться и прямо завтра же с вещами придет к ней. Я слышал, она по телефону с подружкой разговаривала и все это ей объясняла.

– А он что? – поинтересовался Камень. – Как отреагировал?

– Как-то вяло. Сначала вроде обрадовался, а потом сник. Тестя, говорит, волновать нельзя, у него давление, он совсем одинокий, и у него единственный свет в окошке – благополучная и счастливая семья дочери. Разочарования он не переживет. Сын, говорит, сложный, Люба одна с ним не справляется. Дочь, говорит, чувствительная, нежная и тонкая, поэзией увлекается, в идеалы верит, если папа обманет – может и в депрессию впасть, она вообще к этому делу склонная, часто грустит и плачет, и от этого у нее поднимается температура. Но, говорит, дети все-таки растут, глядишь, и сын образумится, и дочь повзрослеет, а тесть стареет, слабеет, ему скоро ни до кого дела не будет, так что будем, Лизонька, жить, радоваться и ждать, будет и на нашей улице праздник.