И все из-за Руна.
— А что было с моим сыном Павлом?
— Он женился. Жена родила ему троих сыновей и дочь.
На Элисабету нахлынуло облегчение от знания, что все они жили, что у них все-таки была нормальная жизнь. Она боялась спросить, долго ли они жили, как разворачивалась их жизнь. Пока что ей довольно знать, что род ее не прервался.
Бросив полотенце в миску рядом со своим креслом, Томми откинулся на спинку, скрестив руки, уже выглядя более умиротворенным.
— Тебе надобно допить, — упрекнула она его, указывая на кружку. — Это поможет тебе восстановить силы.
— Да зачем мне силы? — пробормотал он. — Я же просто пленник.
Подняв кружку, Элисабета вручила ее мальчику.
— Как и я. А пленники должны поддерживать свои силы любой ценой.
Томми принял кружку из ее рук. В его карих глазах мелькнуло любопытство. Наверное, он не осознавал, что она такая же узница, как он.
Искариот поерзал в кресле.
— Вы вовсе не пленники. Вы мои гости.
То же самое говорили все ее тюремщики.
Судя по виду, Томми эти слова доставили ничуть не больше облегчения, чем ей. Он покручивал кружку, заглядевшись на содержимое. Яснее ясного, что он был любимым дитятком, это видно всякому. А потом его умыкнули, ранили, и он проникся настороженностью.
Наконец, Томми поднял глаза, готовый взглянуть в лицо человеку напротив.
— Куда вы нас везете?
— На встречу с вашей участью, — ответил Искариот, сложив пальцы домиком и глядя поверх их кончиков на мальчишку. — Вам повезло появиться на свет в столь кардинальный момент.
— Я не чувствую себя везунчиком.
— Порой постичь собственную участь невозможно, пока она тебя не настигнет.
Томми просто громко вздохнул и устремил взгляд за окно. После долгой паузы Элисабета заметила, что он украдкой разглядывает ее, присматриваясь к ее рукам и лицу.
— В чем дело? — наконец спросила она.
Он поморщился.
— Сколько вам лет?
Она улыбнулась над неучтивым вопросом, понимая мальчишеское любопытство, ценя прямоту Томми.
— Я родилась в 1560 году.
Он шумно втянул воздух, брови его полезли на лоб.
— Но многие из прошедших веков я просто проспала. Я разумею сей современный мир не так хорошо, как надлежит.
— Как в сказке о спящей красавице, — заметил он.
— Сия сказка мне неведома, — призналась Элисабета, снова заставив его приподнять брови. — Поведай мне ее. А после, быть может, будешь любезен рассказать побольше об этом веке, как мне научиться жить в нем.
Томми кивнул — похоже, обрадовавшись возможности отвлечься; быть может, и ей нужно отвлечься ничуть не меньше, чем ему. Набрав в грудь побольше воздуха, он повел свой рассказ. Пока она внимательно слушала его повествование о волшебстве и феях, его рука скользнула поверх подлокотника, угнездившись в ее ладонях.
Элисабета чувствовала пожатие его теплых пальцев. Каковы бы ни были его могущество и неведомая участь, она видела, что еще это и одинокое чадо, лишившееся отца и матери.
Как Павел после суда над ней.
Она сжала его пальцы своими, чувствуя, как в груди занимается незнакомое чувство.
Желание защитить.
23 часа 32 минуты
На заднем сиденье угнанного серебристого «Ауди» Джордан изо всех сил уцепился за поручень. За рулем сидел Рун, гнавший автомобиль на полном газу через Стокгольм к аэропорту. Джордан старался не обращать внимания на светофоры, когда они проносились на красный свет. Отчаянные ситуации требуют отчаянных мер, но это вовсе не означает, что он хочет впечататься в фонарный столб.
Стоун лишь уповал, что владелец автомобиля купил хорошую страховку.
Теперь, выехав на шоссе, Рун вилял из ряда в ряд так, будто разделительные полосы нанесены лишь для порядка. Сидевший впереди Христиан, не замечая опасности, изучал свой новый телефон, используя мобильное соединение, чтобы следить за перемещениями графини. Минуту назад он сообщил, что она уже в воздухе, летит от Стокгольма на юг над Балтийским морем.
Рун категорически не желал дать ей еще хоть минуту форы. Сейчас он шел на обгон полуприцепа, держась к нему почти впритирку, так что борт их автомобиля от подножки грузовика отделяло не больше дюйма.
Эрин вцепилась Джордану в руку.
— Если закрыть глаза, будет полегче, — заметил он.
— Я хочу видеть, когда придет смерть.
— Сегодня я уже раз умер. И не рекомендую это повторять, хоть с открытыми глазами, хоть с закрытыми.
— А ты ничего не помнишь из того, что было, когда ты?..
Ее голос пресекся.
— Когда я был мертв? — Джордан пожал плечами. — Помню, как меня садануло в грудь и я упал. А потом все почернело. Последнее, что я видел, были твои глаза. Кстати, ты выглядела встревоженной.
— Да я и была. И до сих пор встревожена, — она сжала его кисть в обеих ладонях. — А что ты помнишь после этого?
— Ничего. Ни белого света, ни ангельского хора. Смутно помню, что мне привиделся день, когда меня ударила молния. Линии татуировки прямо припекло. — Он почесал плечо. — До сих пор вроде как зудит.
— Отметка прошлой смерти, — произнесла Эрин, вглядываясь в его лицо, будто отыскивая значение этой детали.
— Наверно, Небеса не хотели моей смерти ни тогда, ни теперь. В общем, следующее, что я помню, — что опять смотрю в твои глаза.
— Как ты чувствуешь себя сейчас?
— Будто проснулся рождественским утром, полон энергии и готов к действию.
— Для меня рождественское утро — видеть тебя здесь.
Джордан пожал ей руку, и тут Рун вдруг ударил по тормозам, швырнув пассажиров на натянувшиеся ремни безопасности.
— Приехали, — объявил Корца.
Джордан увидел, что они снова в аэропорту, припаркованы прямо рядом со своим самолетом.
Все быстро выбрались из машины, торопясь продолжить преследование.
Рун и Христиан повели Эрин к самолету.
Идя следом, Джордан чувствовал угрызения совести, что только что соврал Эрин — во всяком случае, не сказал ей всей правды.
Он потер плечо. Весь его левый бок полыхал огнем, не желавшим утихать, пробегая по фрактальным линиям цветка молнии. Значения этого пламени он не знал — только его источник.
Что-то сидит внутри меня.
19 декабря, 23 часа 50 минут
по центральноевропейскому времени