— Он уполномоченный по западному побережью.
Я подождал, но это оказалось все.
— Слушай, парень, у меня нет времени возиться тут с тобой целый вечер. Уполномоченный по западному побережью от кого?
Окровавленный мужчина кивнул, словно понял, что у него нет другого выбора.
— От одной организации восточного побережья. Понимаете?
Я взглянул на Циско. Герб Дэл связан с организованной преступностью восточного побережья? Это казалось надуманным.
— Я-то понимаю, а вот ты, видимо, нет, — ответил я. — Я юрист. Мне нужен прямой ответ. Какой именно организации? У тебя есть ровно пять секунд, прежде чем…
— Он работает на Джоуи Джордано из Бруклина, ясно? Теперь нам крышка, так что иди ты к такой-то матери.
Он отполз назад и плюнул в меня кровью. Пиджак и галстук я оставил в конторе и сейчас, переведя взгляд на свою белую рубашку, увидел, что галстук не прикроет кровавого пятна.
— Это рубашка с монограммой, говнюк!
Внезапно между нами появился Томми-ган, из-за его мощных габаритов я ничего не видел, зато услышал, как его кулак врезался в лицо Говоруна. Когда Томми-ган снова отошел, Говорун плевался уже не только кровью, но и зубами.
— Рубашка с монограммой, парень, — спокойно произнес Томми-ган, словно объясняя жестокость своих действий.
Я выпрямился и сказал:
— Ладно, развяжите их.
Циско и двое «святых» в недоумении уставились на меня.
— Развяжите, — повторил я.
— Ты уверен? — переспросил Циско. — Они вполне могут побежать к этому чертову Кастилле и доложить ему, что мы в курсе.
Я посмотрел на двух распростертых на полу мужчин и покачал головой:
— Не побегут. Стоит им сказать, что они проговорились, и скорее всего им конец. Так что развяжите их, и сделаем вид, будто ничего не было. Они слиняют, не успеют у них сойти синяки. На том все и закончится. — Я наклонился к пленникам: — Я ведь прав, да?
— Да, — ответил Говорун, едва шевеля верхней губой, на которой уже начала вспухать шишка величиной с детский стеклянный шарик.
Я перевел взгляд на его брата:
— Я прав? Хочу услышать ответ от вас обоих.
— Да, да, вы правы, — ответил Драчун.
Я посмотрел на Циско. Мы закончили, но приказы здесь отдавал он.
— Ладно, Томми-ган, слушай: пусть они пока остаются здесь. Дождетесь темноты, потом наденете им на головы мешки и отвезете, куда попросят. Там выкинете их, но не тронете. Это ясно?
— Да, ясно.
Бедняга Томми-ган, он выглядел искренне разочарованным.
Я в последний раз посмотрел на лежавших на полу окровавленных пленников, а они — на меня. По мне словно искра пробежала от ощущения, что я держу их жизни в своих руках. Циско похлопал меня по спине, я вслед за ним вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, и мы двинулись назад по коридору, но тут я тронул его за руку и остановил.
— Тебе не следовало этого делать — привозить меня сюда.
— Шутишь? Я был обязан тебя сюда привезти.
— О чем ты говоришь? Почему?
— Потому что они что-то с тобой сделали. Внутри. Ты что-то утратил, Мик, и если ты это не вернешь, от тебя будет мало толку даже тебе самому, не говоря уж о других.
Я долго молча смотрел на него, потом, кивнув, сказал:
— Уже вернул.
— Ну и хорошо. И не будем больше никогда это вспоминать. Можешь подкинуть меня обратно до конторы, чтобы я там пересел на свой мотоцикл?
— Да. Конечно, могу.
31
Высадив Циско возле гаража, я поехал дальше, размышляя о праве государственном и уличном праве и о различиях между ними. Выступая в суде, я утверждал, что закон, действующий на территории страны, должен соблюдаться повсюду честно и надлежащим образом. В том, в чем я только что участвовал, не было ничего честного и надлежащего.
Тем не менее меня это не волновало. Циско был прав: мне требовалось одержать победу над самим собой в собственной душе, чтобы одерживать ее в суде и где бы то ни было еще. Сейчас я чувствовал себя обновленным. Направляясь к дому по Лорел-Кэньон, я открыл все окна, позволив свежему вечернему воздуху приятно обдувать салон.
На сей раз Мэгги воспользовалась ключом. Когда я приехал, она ждала меня внутри — неожиданный приятный сюрприз. Дверца холодильника была открыта, и она, наклонившись, заглядывала внутрь.
— Вообще-то я заехала, потому что накануне процесса ты всегда запасаешь провизию под завязку. Обычно, заглядывая в твой холодильник, чувствуешь себя так, словно идешь по подсобке в «Гелсонз». Что же случилось на этот раз? Внутри пусто.
Я бросил ключи на стол. Она успела после работы заехать домой переодеться. На ней были вылинявшие джинсы, свободная «крестьянская» блуза и босоножки на широких пробковых каблуках. Она знала, что мне нравился этот ее наряд.
— Полагаю, на этот раз я оказался не на высоте.
— Если бы я знала… Могла бы более плодотворно использовать свой единственный свободный вечер, когда приходит няня, и поехать куда-нибудь еще.
Она сухо улыбнулась. Я так и не мог понять, почему мы все еще не живем вместе.
— Как насчет того, чтобы поехать к «Дэну»?
— В «Дэн Тана»? Я думала, туда ты ездишь только в случае победы, одержанной в суде. Ты что же, уже цыплят считаешь, Холлер?
Я улыбнулся и покачал головой:
— Отнюдь. Никоим образом. Но если бы я ездил туда, только чтобы отпраздновать победу, боюсь, мне бы никогда не удалось там поесть.
Она наставила на меня указательный палец и улыбнулась. Это был танец, который мы оба хорошо знали. Закрыв холодильник, она вышла из кухни и проследовала мимо меня, не удостоив поцелуем, а лишь небрежно бросив:
— «Дэн Тана» работает допоздна.
Я наблюдал, как она по коридору направляется к хозяйской спальне; на пороге, перед тем как исчезнуть внутри, она стянула через голову свою «крестьянскую» блузу.
То, что между нами происходило, трудно было назвать любовью. Что-то, что я увидел и почувствовал в черной комнате у «Святых», все еще не отпускало меня. Можно было назвать это остаточной агрессией или высвобождением бессильного гнева. Но чем бы оно ни было, оно сказывалось на моем поведении. Я двигался слишком резко, кусал ее губы, крепко удерживал ее запястья, заведенные над головой. Я властвовал над ней, и делал это сознательно. Поначалу Мэгги терпела. Вероятно, ей было даже интересно, потому что в новинку. Но в конце концов любопытство сменилось раздражением, она отвернулась от меня и попыталась высвободить руки. Я не отпускал и наконец увидел, что ее глаза наполнились слезами.
— Что такое? — прошептал я ей в ухо, зарывшись носом в ее волосы.