Ее глаза злобно блеснули, давние воспоминания снова ожили. Сочувствие Мэри Карфакс было фальшью, она ни о чем не забыла и ничего не простила.
— Господь свидетель, — продолжала она сварливым голосом, — в провинции и так неспокойно. Народ критикует королеву, и, как мне известно, поговаривают о революции и анархии. Угрозы правительству сыплются со всех сторон. — Она тяжело вздохнула. — Достаточно вспомнить о тех отвратительных убийствах на Вестминстерском мосту, чтобы понять, что общество в опасности.
— Вы так думаете? — Зенобия с трудом сдерживала улыбку, хотя внешне изображала величайшее почтение к суждениям леди Мэри.
— Я уверена в этом! — отрезала та. — А как бы вы интерпретировали случившееся?
Зенобия поняла, что настала пора сыграть дурочку.
— А вы не допускаете, что трагедии, о которых вы упомянули, проистекали из личных мотивов — зависть, алчность, страх, вероятно, месть за какое-нибудь оскорбление?
— Месть троим мужчинам, да к тому же депутатам парламента? — Леди Мэри против воли заинтересовалась таким взглядом на события. Она вдохнула, перевела взгляд на фотографии Джеральда Карфакса, потом на снимок Джеймса, стоявший на пианино, и выдохнула: — Один из них был тестем моего сына, знаете ли.
— Да, это такая трагедия для вас, — произнесла Зенобия без всякого сочувствия в голосе. — И, конечно же, для вашего сына. — Она не знала, как продолжить. Ей нужно было побольше выяснить о Джеймсе и его жене, но начни она расспрашивать, леди Мэри выразила бы только собственное мнение, предвзятое и бесполезное для расследования. Однако Зенобия не видела иного способа подступиться к главной теме. — Полагаю, это очень глубоко задело его.
— О да, конечно. Конечно, задело. — Леди Мэри произнесла это неуверенным тоном и тут же ощетинилась.
Зенобия встречала представителей различных классов и слоев: дворян и рабочих, ремесленников, игроков, моряков, авантюристов и дикарей. И пришла к выводу, что у самых разных людей очень много общего. По неуверенному тону хозяйки, по ее внезапному напряжению и по вдруг побледневшим щекам — Мэри никогда не опускалась до румян — она сразу распознала замешательство. Значит, Джеймс Карфакс не скорбит по своему тестю!
Найдя эту лазейку, Зенобия решила подпустить в свой голос сочувствия.
— Для молодых людей траур — это тяжелое испытание, и миссис Карфакс, несомненно, очень сильно переживает.
— Очень, — на этот раз мгновенно согласилась леди Мэри. — Она приняла это близко к сердцу, что, я полагаю, вполне естественно. Но это в немалой степени осложняет жизнь Джеймсу. — Зенобия ничего не сказала, своим молчанием побуждая ее продолжать. — Она сильно зависит от него, — добавила леди Мэри. — И в настоящий момент требует массу внимания к себе.
Зенобия и на этот раз распознала за словами леди Мэри сомнения и не очень приятные воспоминания. Она представила ее такой, какой та была тридцать лет назад: гордой, властной, убежденной, будто ей известно, что нужно другим, и полной решимости — ради их же блага — обеспечить им все это. Наверняка Джеймс Карфакс был первым в очереди на облагодетельствование, и запросы его жены только мешали леди Мэри.
Размышления Зенобии прервало появление горничной, которая объявила о прибытии мистера Джеймса и миссис Карфакс. Они вошли в комнату практически вслед за ней. Зенобия с интересом разглядывала молодых людей, пока их представляли друг другу. Джеймс Карфакс был выше среднего роста, стройный, элегантный, с приятной улыбкой, которая ничего не выражала. Он слаб, подумала Зенобия, он не из тех, с кем она решилась бы плыть по великим рекам Африки, — запаниковал бы в самый ответственный момент.
Хелен Карфакс кардинально отличалась от своего мужа. В ней чувствовалась сила, ее нельзя было назвать красавицей, однако она отличалась миловидностью. Зенобия сразу разглядела в ее поведении признаки стресса: она заламывала руки, теребила носовой платок, поправляла перчатки, вертела кольцо на пальце. О глубоких переживаниях свидетельствовала и ее неестественная бледность, и скованность движений, как будто у нее болели все мышцы. Зенобии сразу стало ясно: молодая женщина испытывает не только горе и боль утраты, но и страх перед грозящей потерей. А ее муж, судя по всему, даже не догадывается ни о чем.
— Как поживаете, мисс Ганн? — Джеймс слегка склонил голову. Он был обаятелен, непосредственен, его улыбка излучала неподдельную искренность. — Надеюсь, мы не помешали вам? Я довольно регулярно навещаю маму, у нас к ней нет срочного дела. Сейчас мы в трауре, поэтому выезжаем редко, и я решил, что нам будет полезно немного развеяться. Прошу вас, не сокращайте свой визит из-за нас.
— Как поживаете, мистер Карфакс? — поприветствовала его Зенобия, разглядывая с нескрываемым интересом. На нем был костюм очень красивого покроя, его дополняли шелковая сорочка и печатка, подобранная с большим вкусом. Сапоги тоже были ручной работы, причем, как она догадалась, из импортной кожи. Кто-то назначил ему очень щедрое содержание, и это была отнюдь не леди Мэри, если только не предположить, что за прошедшие годы ее характер полностью изменился. Зенобия знала, что та тратила деньги скупо, осторожно, проверяя, куда уходит каждый пенс. В этом проявлялась ее власть. — Вы очень великодушны, — сказала она, хотя эта фраза была данью вежливости, а не высокой оценкой его душевных качеств.
Джеймс указал рукой на Хелен.
— Позвольте представить вам мою жену.
— Как поживаете, мисс Ганн? — послушно проговорила Хелен. — Рада познакомиться с вами.
— Я тоже, миссис Карфакс. — Зенобия сдержанно улыбнулась. — Позвольте выразить вам мои глубочайшие соболезнования в связи с вашей утратой. Человек, наделенный душой, не может не сочувствовать вам.
Хелен опешила от таких слов. Вероятно, мыслями она была где-то далеко.
— Спасибо, — пробормотала она. — Это очень любезно с вашей стороны… — Очевидно, она уже забыла, как зовут Зенобию.
Следующие полчаса прошли в легкой, ни к чему не обязывающей беседе. Было совершенно очевидно, что Джеймс очень близок с матерью, во всяком случае, в социальном плане, если не в эмоциональном. Зенобия наблюдала за этой семейкой с возрастающим интересом и периодически поглядывала на Хелен, когда та смотрела на мужа. По самым банальным словам, по обмену любезностями, по паузам между фразами, по вспышкам негодования или боли во взгляде молодой женщины Зенобия догадалась, насколько сильно она страдает от неутоленности желаний.
Зенобия хорошо знала Мэри Карфакс, поэтому ее отношение к сыну совсем не удивляло ее. Мать одновременно баловала и подавляла его, льстила ему, прощала тщеславие и завышенные запросы — и в то же время крепко сжимала в унизанной кольцами руке ключик к замочку на кубышке с деньгами. Это неизбежно вызывало у ее сына тщательно скрываемое за благовоспитанностью негодование, метания между благодарностью и злобой, стремление освободиться от зависимости. Он подспудно понимал, что она считает его замечательным, лучшим и при этом сомневался, что оправдывает столь высокую оценку. Если бы убили Мэри Карфакс, Зенобия сразу поняла бы, где искать убийцу.