– Оторваться по полной?!
* * *
Она была француженкой. У нее было узкое тонкое лицо и черные волосы до плеч – тоже тонкие. Про фигуру я ничего решить не мог – мешал длинный серый балахон. Ее звали прямо из бессмертной песни – Louise-Marie. Узнав это, я покачал головой и, не сказав ни ей ни Антону ни слова, немедленно отправился к музыкальной машине, где обнаружил нужный диск. Осторожная радость. На языке отношений с судьбой это означало: мне сегодня везет. Пластинка Smokie Platinum совершенно не обязана была оказаться в револьвере старого потрепанного фонографа. Он же juke-box. Я опустил монетку, недоверчиво пощелкал большими квадратными кнопками и вернулся к Луизе-Марии и Антону. Рядом уже сидела вторая девушка, тоже француженка, судя по акценту. Они обе весело переговаривались с Антоном.
– Hi! – сказал я второй девчонке. – Я – Иосиф.
– А я – Натали.
– О, может, ты русская?
– Моя бабушка из России.
– По-русски не говоришь?
– Нет. Спас'ибо, пожал'уйста, йа хоч'ю еще вып'ить, до свидан'я.
Я абсолютно утратил интерес ко второй девушке, хотя фигурка у нее была на твердую четверку и сквозь шум «Непорочной Джульетты» прокричал Луизе-Марии, что сейчас будет песня про нее.
– Что за песня?
– I'll Meet You at Midnight.
– О, спасибо! Я люблю ее. Я вообще люблю старые песни. Знаешь, seventies…
– Да! Знаю! Еще как знаю!
Each cigarette will light a thousand faces
Each hour that passed seemed like a thousand years
Midnight was turning into empty spaces
The sound of laughter disappeared. [99]
Я слушал песню, заводился ее немного задыхающимся ритмом, пропитывался гитарными запилами и сводящими с ума переходами, вслушивался в едва заметную хрипотцу голоса Криса Нормана и любовался Луизой-Марией. Мне думалось примерно так:
«Ну какие к черту хаты?! Вот сидим мы с Антоном в самой середине Европы. Отличный бар. Очень шумно. Очень тесно. Очень весело. Классные девчонки. И жизнь – прекрасна. И она ведь все еще продолжается не смотря ни на что! Продолжается! И нет никакого одиночества. Людей-то сколько вокруг! Ну, конечно, кроме концессии „Одиночество 12“. Но она подождет. И зло мира подождет! До послезавтра. Ведь мы улетаем завтра вечером. И у нас почти сутки на этот город с многообещающим найтлайфом».
Девчонки влезли танцевать на барную стойку. Луиза-Мария в своем монашеском балахоне смотрелась на ней особенно круто. К этому времени на стойке уже было не протолкнуться, и я не считая себя специалистом ни в танцах ни в эквилибристике, решил остаться за столиком. Антон, повелительно поднял руку, как офицер, увлекающий роту личным примером и пошел в атаку. То есть полез на барную стойку, совершенно забыв про возраст, интеллект и кармические долги. Я решил еще посидеть. Посмотреть на танцующего Антона. Последний раз я это видел, кажется, в школе. Не смотря на длительный перерыв, выходило у него неплохо. Он танцевал хоть неуклюже, но зато забойно. В этом явно что-то было…
I'll meet you at midnight under the moonlight
I'll meet you at midnight.
But Jean-Claude
Louise-Marie will never be. [100]
«А эта Луиза-Мария – хороша. Так ведь недолго и влюбиться. А что настоящая Маша в самом деле себе думает?»
На этом месте размышлений я понял, что думать поздно. В конце-концов – полночь. Ну какие мысли после полуночи? Только самые дурацкие. Пообещав себе не думать больше ни о чем, я полез на стойку. Меня встретили с восторгом.
– Какие планы? – прокричал я по-русски Антону.
– Планы отдыхают! – заорал мне в ответ Антон.
– Понятно! А что девчонки?
– Все девчонки – наши!
– Отлично! Так мы – вместе?
– Мы всегда вместе!
– Тогда надо что-делать! – Мой голос заметно охрип. Сказывалось насилие над голосовыми связками.
– Ничего не надо делать! Все придет само.
Антон чуть не потерял равновесие и не грохнулся со стойки, выкрикивая очередную мудрость. Я успел поддержать его.
– Когда???
– Потом!!!
* * *
Насколько я понимал тогда, никакого особенного «потом» нам не светило. Девчонки, оттанцевав свое, сказали, что им надо пойти переодеться (было около часа ночи). Мы ничуть не удивившись, проводили разгоряченных, волшебно дышащих француженок до их гостиницы и сказали, что подождем их в соседнем баре. Они согласились. Бар был тихий. Мы заказали себе по Джек Дэниэлсу. Вообще-то кукурузный виски – это не виски. В него чуть ли не сахар добавляют. Но в конце трудного дня – он идет замечательно. Как говорили у нас в юности: «два-ноль-два, а пьется как два-ноль-семь».
– Бабы-то не придут, – профессиональным голосом отметил я.
– Да и хрен с ними, – голосом философа, испытавшего все на свете, отозвался Антон.
– Тебе-то конечно. С твоей концепцией супружеской верности – одной проблемой меньше.
– У меня нет концепции. Просто я чувствую, что так надо и все. И мне плевать откуда что берется, – Антон поднял руку, опередив мое возражение. – Мне насрать на детские страхи и на семейные ценности. И на весь фрейдизм в его цельной противоречивости. Я просто хочу сказать, что я так себя веду и что я за это плачу. Потому что если я поведу себя по-другому – Дина от меня уйдет.
– Если узнает?
– Да не «если узнает». А потому что оборвется кармическая связь. И я останусь один. А одиночество… Ты же сам говорил.
– Заведи детей. И Дина никуда не денется. И никакого одиночества.
– Дети не рождаются просто так, – пробурчал Антон и замолчал.
Мне показалось, что я сказал что-то не то. В голове закрутилось «от любви бывают дети, ты теперь один на свете»
– Ну хорошо, – сказал я. Давай лучше сменим тему. Или пойдем спать.
– Как спать!? – немедленно сменил тему Антон. Девчонки же придут?
– Антон! Ты достал своими противоречиями больше чем Библия и Фрейд вместе взятые.
Антон поморщился, заказал еще виски, выпил его залпом и сказал совершенно трезвым и даже примирительным голосом:
– Чем осуждать мою противоречивость, расскажи лучше, что в твоих исторических исследованиях, есть ответ на детский простой вопрос?
– Какой вопрос?