Первая брачная ночь оказалось безнадежно испорченной. И жених, и невеста сразу заснули. А под утро Людмила разбудила Виктора нежными и осторожными ласками. С похмельного сна, еще не продрав глаза, Ларин почувствовал сильное желание. И по-животному, не церемонясь, овладел женой. Она недовольно отвернулась к стене.
– Хорошо семейную жизнь начинаем, – чуть отдышавшись, сказал Виктор.
– Да уж, замечательно, – думая о своем неудовлетворенном желании, огрызнулась Людмила.
– Кто это тебе засос на шее припечатал? – холодно спросил Ларин.
– Не болтай глупости, – напористо ответила жена.
Эту манеру нападать, когда виновата, Людмила использовала потом всю их семейную жизнь.
– А это что? – Ларин порывистым движением схватил жену за плечи и приподнял так, чтобы она могла увидеть в висевшем напротив кровати зеркале сине-красное пятно на шее.
– Откуда я знаю, что это, – не сдавала позиций Людмила. – Может, и ты поставил. Ты теперь ничего не вспомнишь? Нажрался-то вчера как!
Людмила встала с кровати и, накинув халат, отправилась в ванную. Ларин проводил ее жестким взглядом. А потом быстро собрался и ушел в город на целый день. Он бесцельно бродил по центральным московским улочкам, часами сидел на скамейках в незнакомых дворах. И все пытался решить вопрос: как теперь быть с женой? С семейной жизнью.
– А никак, – уже поздно вечером легко сказал он сам себе вслух. – Семейная жизнь отдельно, а я отдельно.
На том и порешил. И успокоился. По крайней мере, когда вечером вернулся домой, он улыбался совершенно искренне встретившей его жене. И сознательно не замечал ее испуганного и настороженного взгляда. Ночью они помирились и больше никогда не вспоминали о свадебной истории.
«Милиция, где милиция?! Дерутся на перроне! Нечего баклуши бить, разнимайте драку! Ой, простите, это не драка, это люди давно не виделись…»
Вокзал захохотал.
… И как раз в этот момент они вышли на площадь, и площадь показалась Фаломееву прекрасной, они сели в автобус, и автобус благоухал цветами. На самом деле там довольно ощутимо воняло потом, но сибиряк не чувствовал этого запаха.
Рядом с дамой, к чему бы та ни прикасалась, на что бы ни положила взор, все наполнялось значением и красками.
– На Басманную, Сашок, мне надо переодеться, – сказала дама, и только тут Фаломеев спохватился, что они до сих пор незнакомы.
– Фаломеев, Алексей, буровой мастер, – представился сибиряк.
– Виолетта, экскурсовод, – представилась дама.
– Все сходится, – убежденно подтвердил Алексей.
– Что сходится? Вы и это заранее угадали?
– Нет. Просто я с детства был убежден, что в Москве живут необыкновенные люди и имена у них самые необыкновенные. Виолетта…
Водитель фыркнул.
– Что вы смеетесь? Вот вас же зовут Александр.
– Ну и что с того? – насмешливо посмотрел на провинциала в зеркало водитель.
– Как – что? С греческого – ПОБЕДИТЕЛЬ. Вы вслушайтесь – ПОБЕДИТЕЛЬ.
Водитель вслушался, потом даже осанку изменил, плечи расправил.
Тем временем въехали на Басманную и начали петлять под спуск. У дома с нависающим ажурным балкончиком при глухой стене остановились.
– Мне здесь подождать? – спросил Алексей.
– Ну зачем же, я вас кофе угощу, – сказала Виолетта.
– Так, может, я… того… Поезжу? – попробовал хитро улизнуть Победитель.
– Это не то, что ты подумал, Александр. Мы скоро, – очень холодно сказала ему Виолетта.
Они поднялись по пахнущей кошками лестнице на второй этаж. Виолетта открыла дверь и пропустила сибиряка в длинный и пыльный коридор. Они прошли к ванной комнате. Виолетта пустила воду и приказала Фаломееву замыть пиджак.
– В нашем доме на Басманной сплошь лепные потолки И такие краны в ванной – дворник сдохнет от тоски, Проживали две старушки, проститутка, книгочей, алкоголик, санитарка и детдомовец ничей…
– Маршак? Чуковский? – попробовал угадать сибиряк.
– Валентина Канопкина… Да. К сожалению, а может быть, к счастью, не Виолетта, а Валентина.
– Ну и что? Тоже звучит.
Фаломеев старательно отводил глаза от старой китайской ширмы, за которой шуршала платьем его дама. Перед этим, читая строчки своих стихов, она провела его по коридору, указывая на двери слева и справа.
– Если хочешь кофе, сходи на кухню. Мой стол у окна, – сказали из-за ширмы.
– Я чай люблю. Кофе у нас не пьют. Баловство, – сказал Фаломеев, разглядывая обстановку.
Мебель была старой, еще довоенной, добротной сборки. Кожаный диван так и манил в свои объятия. Фаломеев присел и тут же вскочил – так неожиданно громко запели пружины. Валентина за ширмой весело засмеялась.
– Это мой блюститель нравственности. Мы с мужем спали на полу.
– Вы замужем?
– Формально да. И перестань называть меня на «вы». Ну как?
Фаломеев был сражен наповал. Она вышла из-за ширмы и стояла против солнечно открытого окна, отчего тонкий материал платья просвечивал, создавая иллюзию полной наготы. Она знала это. Не могла не знать, но нарочно задержалась, тем более что, ослепленный, он не видел выражения ее лица.
Они вышли во двор, но не сразу сели в автобус, тем более что Александр дремал в салоне на месте экскурсовода. Она повела его к качелям. Они сели.
– А что было дальше?
– Где? В стихах?.. Дальше неинтересно. К ним подселили склочного мужика. И с той поры дружба развалилась. В сортир и ванную стали ходить по списку.
Внезапно она встала и потянула его за собой в угол двора:
– Смотри…
Фаломеев смотрел в угол и ничего, кроме земли с бугристыми корнями старого тополя, не видел. Сам тополь угрожающе кренился к забору и, если бы не забор, наверняка завалился.
– Что?
– Ну вот здесь…
Фаломеев разглядел на стволе дерева старый затес. Кора по краям бугрилась.
Видимо, давным-давно тополь хотел защитить себя от боли. Валентина погладила старую рану рукой, и Фаломеев различил на затесе вырубленный крест.
– Могила, что ли? – изумился он.
Она кивнула.
– У нас жила дворовая собака. Дружок. В то лето было очень жарко. Во двор нас не пускали. Боялись астраханской холеры. И он скучал. И жара. Залез под машину в тенек, уснул. А дядя Костя не видел. Аккумуляторы жалел. Здесь под горку. Снял с ручника и покатил.