— Это — не Меченый, а Двуликий знает кто!
Серый нахмурился, медленно повернулся к карете и сжал кулаки:
— А баронесса? Она‑то хоть настоящая?
Восьмой день третьей десятины первого травника.
…Высунув нос из‑под мехового одеяла, я мысленно застонала: обе мои соседки по комнате были уже на ногах. И, судя по тому, что одна из них заканчивала заплетать магас другой, уже довольно давно.
Заметив, что я проснулась, Шарати, младшая сестренка Унгара и Ваги, смешливая и на редкость любопытная девчушка лиственей эдак двенадцати, оставила в покое лахти своей двоюродной тети и радостно заулыбалась:
— Да озарит твой путь свет Ан’гри, ашиара!
«Мой Путь не озарит уже ничто…» — мрачно подумала я и, заставив себя не думать о Кроме, ответила более — менее учтиво:
— Доброго дня…
Хасия, мужеподобная хейсарка чуть постарше меня, непонятно почему невзлюбившая меня чуть ли не с первого взгляда, увидела, что я, по своему обыкновению, не в духе, и ограничилась кивком. Потом грозно посмотрела на девочку и, не дождавшись ответной реакции, раздраженно зашипела:
— Не отвлекайся!
И, поймав недовольный взгляд младшей родственницы, презрительно усмехнулась.
Шарати виновато потупила взгляд, поудобнее перехватила белую ленту и принялась вплетать ее в угольно — черные пряди. Старательно делая вид, что нисколько не обиделась.
Я закрыла глаза и откинулась на подушку: от традиций хейсаров, особенно в области, касающейся приема «почетных гостей», хотелось выть. Или крушить посуду.
Почему? Да потому, что согласно обычаям рядом со мной, дворянкой, опекаемой не кем‑нибудь, а самим королем Неддаром, должны были неотлучно находиться две невинные девушки, находящиеся в прямом родстве с аннаром. Причем не только днем, но и ночью!
Нет, в принципе, соседство той же Шарати меня почти не напрягало — несмотря на очень уж непоседливый нрав и излишнюю болтливость, девочка относилась ко мне с искренним уважением. И иногда догадывалась сдерживать свое любопытство.
С Хасией все обстояло совсем не так — молчаливая и крайне неэмоциональная от природы, она казалась воплощением спокойствия. Но только казалась: стоило заглянуть в ее глаза, как это ощущение куда‑то пропадало, так как в глубине ее души кипело такое варево из ненависти, злобы и зависти, что мне тут же становилось не по себе.
Нет, за пределами моих «покоев» ее нелюбовь не проявлялась практически никак — она следовала за мной на положенном расстоянии, шепотом подсказывала, что и когда говорить, напоминала имена и прозвища собеседников, их места в родовой иерархии и многое другое. Но как только мы переступали порог дома и поднимались по лестнице, ведущей в женскую половину сарти, как Хасия тут же переставала «гордиться» оказанной ей «высокой честью» и начинала относиться ко мне как к своему кровному врагу.
Будь мы в Авероне или в Атерне, я бы не обращала на ее поведение никакого внимания — запиралась бы в своих покоях и забывала бы о ее существовании. Но тут, в Шаргайле, о возможности уединиться можно было только мечтать — мне, почетной гостье рода Аттарк, выделили… одну — единственную комнату! Причем жить в ней я должна была вместе со своими «наперсницами»!
Естественно, после первой же ночи, проведенной с Хасией и Шарати, я попробовала высказать Ваге все, что думаю об их гостеприимстве. И нарвалась на суровую отповедь: оказалось, что здесь, в Шаргайле, где похищение невесты считается одним из самых достойных деяний, которое может совершить мужчина, к безопасности женщин относились крайне добросовестно. Именно поэтому на женской половине — то есть на двух этажах, расположенных в верхней трети сарти, — не было ни окон, ни бойниц, а лестница, ведущая к ней, охранялась так же, как покои Латирданов в королевском дворце Аверона. А когда я, смирив гордость, заикнулась о том, что могла бы жить в одной комнате с леди Этерией, узнала, что ей приходится намного хуже, чем мне, — ее, невесту побратима наследника аннара, по совместительству «вождя вождей», в отсутствие жениха должны были сопровождать аж три замужние хейсарки и четверо телохранителей.
Кстати, тем же вечером, слегка перебрав вина на поминальном пиру и случайно вломившись не в ту дверь, я убедилась в том, что комната баронессы Кейвази почти ничем не отличается от той, которую выделили мне. И что живет она, так же, как и я, не одна…
…Закончив заплетать последнюю косичку, Шарати протянула Хасии зеркальце, дождалась ее удовлетворенного кивка и, покосившись на мерную свечу, задумчиво уставилась на меня:
— А что, у вас в Вейнаре девушка может заставлять себя ждать?
Я недоуменно выгнула бровь и мысленно взвыла: тризна по Даратару закончилась еще вчера, значит, сегодня, в час соловья, я должна была оценивать очередной «подвиг» своих женихов!
Мысленно застонав, я как можно равнодушнее пожала плечами и солгала:
— Не «может», а «обязана»: мужчина, не способный обуздывать свои чувства, не может стать ни хорошим воином, ни хорошим мужем…
— Правильный обычай! — злорадно захихикала девчушка. — Эх, если бы я жила в Авероне, то мои женихи…
— …поумирали бы от голода и жажды! — фыркнула Хасия. — И тогда ты навсегда осталась бы рах’эйт [128] …
— Не осталась бы! — возмущенно воскликнула Шарати. — Гаур из рода Ширвани оттоптал мне все следы [129] , а Айют из Усмаров…
— …снял покрывало с Фар’ташш [130] !
— Если попрошу — снимет! — гордо вскинув подбородок, фыркнула девчонка. — Он видит [131] только меня! Не то что твой Намор…
«У — у-у…» — мысленно воскликнула я и понимающе улыбнулась покрасневшей до корней волос Плакучей Иве [132] .
Почувствовав мой взгляд, Хасия вскочила на ноги, закусила губу и арбалетным болтом вылетела в коридор.
Радости ее двоюродной племянницы не было предела — проводив тетку взглядом победительницы, она задрала подбородок еще выше и закружилась в каком‑то безумном подобии танца. А через пару мгновений вдруг замерла и угрюмо посмотрела на меня: