Грозы в этих местах неожиданны и скоры. Не успеешь оглянуться — налетит туча, полыхнет жгучей молнией, громыхнет басом пару раз и тут же прольется дождем — стремительным и недолгим. И луж после него не остается, вся вода тут же уходит в песок, и уже через полчаса словно и не бывало этих секущих, будто розги, водяных струй и вызванной ими долгожданной прохлады. И опять над головой белесое от несусветной жары небо, да струится над косогором зыбким маревом разогретый, как на сковороде, воздух.
— Э-э-эй! — раздалось над озером. Антон, оказывается, уже подогнал лодку к берегу, вытащил ее на песок и теперь, стоя у воды, призывно махал Маше рукой. — Мария Александровна, спускайтесь к нам! Смотрите, какую прорву карася да окуня добыли!..
Через час, погрузив рыбу и снаряжение на телегу, двинулись в обратный путь. Прасковья Тихоновна правила лошадью. Маша сидела рядом с ней, то и дело оглядываясь на трусивших позади на мелких монгольских лошадках Антона и Цэдена. Бурят сидел на своем мохнатом скакуне как влитой, с полузакрытыми глазами, и, казалось, продолжал спать на ходу. Но Маша знала, что этот его вид обманчив. Несколько дней назад он так же, вроде бы в полусонном состоянии, одной стрелой снял с сосновой ветки рысь, которая, вероятно, по молодой еще дурости решилась было спрыгнуть на холку Литопона коня. Главное, Маша не успела заметить (впрочем, как и ее спутники) ни самой рыси, ни того, как Цэден выстрелил из лука. Произошло это молниеносно, и, когда мертвое тело большой таежной кошки распласталось на троне, женщины лишь громко вскрикнули и перекрестились.
С тон поры Прасковья Тихоновна полюбила бурята несказанно, и хотя по-прежнему называла его «нехристем», но заставила Антона сколотить инородцу топчан, которому определили место в сенях, тем самым грозный страж превратился едва ли не в члена семьи.
Мордвинов поначалу возмутился подобным самоуправством настырной казачки. Возможно ли брать на содержание чуть ли не собственного стражника? Но потом махнул на эти вольности рукой, проворчав, что в случае появления какой-либо комиссии ему и так уже не сносить головы за все допущенные послабления.
Дорога пошла в гору. Маша спрыгнула с телеги, решив прогуляться но обочине, чтобы собрать в букет жарки и сиреневую медуницу. И сразу вспомнила, как несколько дней назад подбирала с дороги маленькие букетики цветов, в основном из незабудок, росших в придорожных канавах. Их умудрялся сорвать и оставить на дороге Митя, зная, что Маша в сопровождении «амура» едет следом на телеге, пытаясь улучить момент и переброситься с ним хотя бы несколькими словами.
По настоянию тюремного лекаря всех каторжан разделили на небольшие группы в пять-шесть человек и стали раз в неделю по очереди выводить за территорию острога к горячим минеральным источникам. Мордвинов с позволения генерал-губернатора Муравьева разрешил самым больным принимать лечебные ванны, так как здоровье многих осужденных по окончании зимы значительно ухудшилось. В числе этих немногих счастливцев незамедлительно оказались Митя и его товарищи, по не по причине болезней, а в результате длительных переговоров Маши и Антона с тюремным лекарем, после чего Машин кошелек лишился пятидесяти рублей. И хотя до источников было около пяти верст, которые приходилось идти пешком, в цепях (их снимали лишь на берегу, перед купанием), Митя и его товарищи по каземату восприняли эти прогулки как весьма приятное развлечение в череде унылых, однообразных дней.
А Маша пользовалась этим, чтобы передать Мите обед; после купания молодые люди нагуливали такой аппетит, что подчищали все приготовленные ею блюда с завидной быстротой. Ели да похваливали, хотя Маша не всегда была уверена, что ее пироги так уж и хороши, да и жареные утки слегка жестковаты.
Поначалу ей приходилось Заставлять себя прикоснуться к куску сырого мяса, она с отвращением разделывала кур или свежую рыбу. Но постепенно привыкла и стала стряпать не хуже самой Прасковьи Тихоновны.
Маше запрещалось нанимать слуг помимо Антона, по хозяйка и тут нашла выход: пригласила к себе пожить дальнюю родственницу из соседней деревни, вот она и стала основной Машиной помощницей, потому что у самой Прасковьи Тихоновны с приходом тепла прибавилось работы на огороде и на заимке, где у нее находилось десятка полтора пчелиных ульев. К чести Антона, он не чурался никакой работы и с успехом помогал и своей молодой хозяйке, и Прасковье Тихоновне. Он успел уже загореть, и, проезжая но селу, Маша то и дело ловила весьма туманно-призывные взгляды молодых поселянок, устремленные на ее рослого и пригожего слугу.
Как-то раз Антон даже решился сходить к пруду. Там на большой поляне среди березового молодняка находилось заветное для местной молодежи место хороводы водить да любовь крутить. Но уже через час он вернулся донельзя рассерженный, а в ответ на расспросы женщин отмахивался в раздражении и сердито бросал:
— Да ну их, шалавы подзаборные!..
Позже Прасковья Тихоновна поведала Маше по секрету, что Антона поразило поведение местных девок. Ущипнет ее парень — визгу на весь околоток, а как сгребет в охапку и потянет в кусты, не стыдясь, на виду у всех — глянь, и замолчала. А уж из березняка идут, сама на нем виснет.
Машу тоже несказанно удивили подобные свободные нравы, по осуждать их она посчитала себя не вправе и потому предпочла промолчать.
Ее более занимали другие проблемы. С Кузевановыми ей удалось полностью договориться и о лошадях, и об оружии, и даже о месте, где их будут дожидаться проводники, которые тайными тропами выведут беглецов к Амуру. Конечно, значительно проще было уйти и Китай, до него — рукой подать, не более десяти верст, и ей даже удалось побывать за Границей по время одной из конных прогулок в компании Прасковьи Тихоновны, Антона и их молчаливого стража.
Причем каких-то видимых заграждений, шлагбаумов или еще чего-нибудь подобного на их пути не встретилось и вблизи не наблюдалось. Просто Прасковья Тихоновна показала на виднеющийся впереди лес и буднично так сказала: «Кажись, версты на три к маньчжуру уклонились», — и поехала дальше как ни в чем не бывало, словно и не вторглись они незаконно на территорию сопредельного государства… Да, Китай был близко, но для беглецов он был закрыт, хотя бы уже но той причине, что искать их прежде всего бросятся именно в этом направлении…
Маша вздохнула. Скоро прибудут с обозом Кузевановы, а она до сих нор не придумала, как вывести из острога Митю.
Свидания им разрешали по-прежнему в той же арестантской комнате, и хотя они виделись теперь значительно чаще, через два дня на третий и в течение двух часов, но так и не смогли придумать способа, как ему выйти наружу. Антон предложил подпилить тын или сделать подкоп, но этим можно было заниматься лишь в ночное время, когда стража вокруг острога удваивалась, да и исчезновение Антона на продолжительное время не могло не вызвать подозрений у их хитрой хозяйки.
Маша не находила себе места от отчаяния, плохо спала, поскучнела, по даже Мите не могла поведать о своих переживаниях, боясь огорчить его и позволить ему засомневаться в задуманном ею предприятии.
Во время коротких свиданий она старалась быть веселой, рассказывала ему о том, чем занимается, как живет, с кем встречается. Митя тоже был неизменно весел, много шутил и смеялся, в свою очередь рассказывал ей о своих друзьях-товарищах, о законах острожной жизни, суровых, но по-своему справедливых, а норой и беспощадных.