— Митя, давай обойдемся без пошлостей, — попросила его Маша. — Вероятно, для тебя это ничего не значит, но для меня лучше, чтобы ты именно сейчас немного придержал своп язык.
— Честно сказать, я тоже чувствую себя неважно, — произнес глухо Митя, уткнувшись лбом в ее плечо, — словно предательство совершил. А ведь так оно и есть. — Он приподнялся на локте и угрюмо посмотрел на Машу. — Только что и угоду призрачным надеждам, которым вряд ли суждено сбыться, мы свершили с тобой тяжкий грех, предав дорогого нам обоим человека, ты — своего жениха, я — своего лучшего друга. — Он откинулся на подушки, потер лоб ладонью. — Прости, вероятно, не стоит сейчас об этом говорить, но меня беспокоит, что Алексей никогда не поймет нас.
— Митя, — Маша пододвинулась к нему, обняла за шею и поцеловала в Щеку, — хватит заниматься самобичеванием!
Что свершилось, то свершилось, и ничего уже не изменишь. — Она прижалась губами к его уху и Прошептала:
— Квасу хочешь?
— Хочу, — прошептал он так же тихо и вдруг положил ей руку на грудь и обвел пальцем вокруг вмиг затвердевшего маленького соска. — Можешь что угодно обо мне думать, по я снова хочу тебя, и даже больше, чем квасу.
Маша засмеялась, отбросила одеяло и босиком пробежалась до столика, задумалась на секунду, потом залпом выпила пастой, который приготовила ей хозяйка, подхватила тяжелый кувшин и подала его Мите.
Он сделал несколько глотков прямо через край, вернул его Маше и улыбнулся:
— Ложись скорее, а то я опять по тебе соскучился.
— Но, вероятно, достаточно и одного раза? — спросила Маша.
— Не думаю, — Митя с коварной улыбкой записного злодея привлек ее к себе и прошептал:
— Придется терпеть, голубушка, мне бы не хотелось, чтобы хозяйка заподозрила нас в инсценировке или, того хуже, сочла, будто я настолько ослаб, что не в состоянии справиться с молодой женой пару-тройку раз.
Маша в шутливом ужасе вытаращила глаза и шлепнула его ладонью но лбу:
— С ума сошел, бессовестный! А если кровать развалится?
— Не думаю, — Митя оторвал губы от ее груди и с язвительной ухмылкой на устах прошептал:
— Смотри, чтобы у избы стены не рухнули от твоих криков. Голосишь ты замечательно, думаю, мне стоит примерно потрудиться, чтобы услышат!, столь же чудесные звуки.
И, конечно же, Маша кричала и стонала в его руках, так как Митя старался на славу, не подозревая, что в доме они одни. А Маша и не открыла ему этот маленький секрет, полностью сдавшие!, в плен безумству неистовой и такой неожиданной для них страсти.
Жара стояла несусветная. Май только-только заступил на вторую половину, а уже продыху пет ни днем ни ночью от духоты и горячего, как из печки, ветра, дующего из бескрайних монгольских степей. Уезжая из Петербурга, Маша более всего страшилась лютых морозов. И чего только не наговаривали ей: и птица на лету замерзает, и пар изо рта тут же стынет и ледяной дробью сыплется на землю, и снег чуть ли не до Троицы лежит. А вот что жара такая — никто особо не поминал…
Маша вытерла платком лицо и посмотрела в сторону небольшого мыска, сбегающего в озеро. Там Прасковья Тихоновна, а вместе с ней Антон. С рассветом они уехали ставить морды [43] , оставив Машу под приглядом бурята Цэдена готовить обед. Но она уже и похлебку успела сварить, и чай вскипятить, а рыбаки не возвращались.
Цэден, подложив под голову лук и колчан со стрелами, дремал в теин раскидистой березы. Маша улыбнулась. Ее безмятежный узкоглазый «амур» и спал и ел про запас. Этим молчаливым из-за почти полного непонимания русского языка стражем одарил ее Мордвинов, уступив Машиным просьбам позволить ей прогулки вместе с Прасковьей Тихоновной и Антоном по ближайшим окрестностям. Комендант долго не соглашался, ворчал, что уже в какой раз она играет на его сердечных струнах и заставляет переступить инструкцию.
Но на сторону Маши встали ее подруги Клавдия Петровна и Наталья Федоровна и допекли все-таки старика упреками в ничем не оправданной жестокости и подозрительности.
И Мордвинов скрепя сердце согласился предоставить ей свободу передвижения в пределах десяти верст вокруг поселения, оговорив, правда, что во всех поездках ее будет сопровождать Цэден, вооруженный луком и стрелами. Женщины тут же не преминули его окрестить «Машиным амуром» и забавлялись но этому поводу безмерно.
Тем не менее это разрешение несказанно обрадовало Машу. Она получила возможность отлучаться из пыльного и душного поселка на целый день, а то и два, если Прасковье Тихоновне надумывалось вдруг заночевать в своей заимке рядом с озером.
Верстах в шести от Терян, неподалеку от крошечной бурятской деревни, как раз располагалось это озеро под названием Кинан, в семь или восемь верст в диаметре. Тут ловились бесподобные караси и окуни, причем караси весили порой до двенадцати фунтов, а окуни — до восьми. Буряты рыбу не ели, называли ее «водяным червем», и потому водилась она в озере в неимоверном количестве. Маша достаточно лихо научилась удить рыбу с лодки, ставила на пару с хозяйкой морды, тянула из воды вместе с ней и Антоном сети с уловом…
Невысокие горы, амфитеатром окружавшие озеро, заросли лиственничным лесом — светлым, прозрачным. Нежно-зеленая хвоя только-только проклюнулась из шершавых почек, покрыла изысканным кружевом темные бугристые ветви, но березы уже заплели в косы зеленые ленты, а в густых сочных травах взметнулись вверх крупные алые соцветия марьиных кореньев и нежно-розовые — шиповника. Заполыхало вовсю зарево жарков, а в тенистых местах показались на свет божий крупные пунцовые цветы изящных «кукушкиных сапожек», похожих с виду на хрупкие и нежные орхидеи в княжеских оранжереях… Здесь, в лесу, был настоящий рай — подлинное спасение от удушающей жары и солнечного пекла. Прохладный, напоенный ароматами трав, цветов, молодой листвы, где совсем не чувствуется горьковатый запах заводского дыма, пропитавшего весь поселок и близлежащие окрестности, — он манил к себе все живое, изнывавшее от жары и жажды. Под его тенистыми кущами бежали прозрачные говорливые ручьи, сливаясь у подножья гор и шумливую речушку Будинку, которая, срываясь с каменного утеса, со всего размаха ныряла в озеро, чтобы обрести долгожданный покой в его глубинах…
Маша вновь из-под руки взглянула на сверкающее перед ней огромное водное зеркало и облегченно вздохнула. Из-за мыса вынырнула лодка. Рыбаки возвращались, и Маша даже разглядела высокую крепкую фигуру Антона, стоящего с шестом на корме.
А солнце, как перевалило за полдень, стало жечь совсем уж беспощадно. И хоть бы ветерком потянуло. Носится себе, безобразник, над озером, и горя ему мало. Там волны взбудоражит, барашки взобьет, а на берегу и травинки не шелохнет, лист на дереве не потревожит. Вот потому и застыли в ленивой истоме раскидистые ветлы, сбежавшие с пригорка к самой воде, изошли смолой, будто потом, кряжистые лиственницы, окружившие крытый берестой балаган, в котором рыбаки хранили свои нехитрые снасти и провизию на случай дождя.