Теперь его прикосновения стали нежнее, одной рукой он раздевал ее, другой ласкал. Каждый раз его пальцы нерешительно застывали, потом вновь с бешеным восторгом принимались за сладостный труд. Катрин не понимала ничего из его бессвязного бормотания. Снова их взгляды встретились. Желание сделало грубыми его черты, окрасило болезненным румянцем щеки.
– До чего же ты хороша, – прозвучал глухой голос Арно, – нежная, пышная, розовая…
Со страстью приник он к ее губам, подмял под себя послушное податливое тело. Катрин застонала.
Внезапно со двора донеслось:
– Катрин! Катрин! Да где ты, наконец?
– Ах, боже мой, это дядя!
Катрин вскочила, поспешно оттолкнув юношу. О, ужас! Она совершенно голая, а ведь дверь могла в любую минуту открыться, и вот-вот проснется черный раб! Густо покраснев при одной мысли о таком позоре, девушка хотела что-нибудь на себя накинуть, но тут Арно, опешивший было от неожиданности, снова обнял ее.
– Не уходи… Я хочу тебя! Я убью всякого, кто посмеет войти!
– Нет, я не могу!.. Ради бога, оставьте меня!
Как угорь выскользнула она из его объятий, принялась одеваться, дрожащими, непослушными руками застегивая платье. Но стоило ей взглянуть на его побелевшее лицо, в мольбе протянутые руки, отчаянные глаза, как вся решимость покинула ее. Куда девалась его сила, его отвага, властность. Он выглядел потерянно и жалко, как человек, не сумевший удержать своими слабыми руками величайшее на свете счастье. Внезапно черты его прояснились, и он радостно рассмеялся.
– Нет, постой, от меня не уйдешь! Когда-нибудь я вновь смогу ходить, и уж тогда держись! Святой Михаил свидетель, ты сводишь меня с ума!
– Заклинаю вас, мессир, забудьте о том, что здесь было, – взмолилась Катрин, – вы сами вскружили мне голову!
Он просто покатился со смеху. Но вдруг посерьезнел. Дерзким и страстным стал его взгляд.
– Забыть, как ты стонала в моих объятиях, как закатывала глаза? Забыть красоту твоего тела, вкус твоих губ? Никогда, пусть я проживу сто тысяч лет, но тебя, Катрин… женщину из женщин, самую желанную, твое нежное имя, твое лицо мне забыть не удастся!
Катрин замешкалась в дверях. Ей хотелось остаться и слушать, слушать… Но гнев дядюшки Матье… А юноша молил:
– Если хочешь, иди… Но прежде – поцелуй, один-единственный.
Катрин вернулась, остановилась, не решаясь подойти к постели, потому что черный раб наконец проснулся и хлопотал у очага, разжигая огонь. Он, правда, ни разу не обернулся, и, собравшись с духом, девушка наклонилась к раненому – тот даже не посмотрел в ее сторону, напряженно прислушиваясь к шуму, донесшемуся со двора.
Топот копыт, бряцанье оружия, громкие крики…
– Что там за суета? Какие-то вооруженные люди…
Катрин распахнула ставни. В самом деле, внизу расположился небольшой отряд. Девушка немедленно поняла по серо-черной коже их барабанов и серебряному позументу, что это солдаты личной охраны герцога Филиппа. Его девиз был вышит у каждого на груди.
– Это солдаты герцога Бургундского. Их капитан…
В этот момент высокий рыцарь, спешившись, направился к мэтру Матье Готерену, в беспокойстве ходившему взад и вперед рядом с Абу-аль-Хаиром. Катрин вмиг узнала неуклюжую походку и низкий голос вновь прибывшего.
– Ба, да это же мессир де Руссе! – продолжала она.
Арно поморщился.
– Черт! Что-то очень уж хорошо вы разбираетесь в этих проклятых бургиньонах, милочка! Может, вы еще и знакомы с каждым?
– Вы забываете, что я живу в Дижоне, городе, подвластном герцогу Филиппу!
Жак де Руссе приветствовал суконщика так громко, что голос его был прекрасно слышен в комнате.
– А, мэтр Готерен! Рад нашей встрече! Я вновь послан за вами.
Матье рассыпался в любезностях, на миг позабыв о своей беде: исчезновении племянницы.
– За мной? Помилуйте! Чему обязан честью…
– Себе и своей очаровательной племяннице. Его светлость позаботились о том, чтобы вас и очаровательную мадемуазель Легуа сопровождал небольшой отряд под моим командованием, во избежание нежелательных встреч с англичанами и прочим сбродом, теперь во множестве шатающимся по дорогам, особенно в землях, не подвластных его светлости.
Дальнейшего Катрин не слышала. За ее спиной свирепый голос проревел:
– Легуа?.. А ну, покажите-ка мне этого Легуа!
Поспешно обернувшись, она увидела, что Арно, бледный как смерть, с горящими ненавистью глазами, приподнялся на постели, уже готовый соскочить с нее. Черный слуга бросился к нему, обхватил, пытаясь снова уложить в постель, но безуспешно – тот отбивался как бешеный.
– Где человек с этим проклятым именем? Кого зовут Легуа?
Оторопев от столь внезапной вспышки его гнева, Катрин на мгновение окаменела. Окно оставалось открытым, и дядя мог ее увидеть, но она и думать забыла об осторожности.
– Да это я, мессир… Это меня зовут Катрин Легуа.
– Тебя!
Выражение лица рыцаря стремительно менялось. Сперва на нем было написано недоумение, затем его сменил гнев, и наконец все заполнила слепая ярость. От былой страсти не осталось и следа. Тяжелая челюсть выпятилась, глаза метали молнии, белые зубы оскалились, казалось, он готов ее загрызть.
– Так это ты? – Голос его звучал глухо, Арно едва сдерживал овладевшую им злобу. – Скажи, не родственница ли ты тех парижских мясников, что наделали некогда… столько шуму?
– Они мои двоюродные братья, но…
– Заткнись!.. Ни слова больше! Вон отсюда!
– Послушайте…
– Немедленно убирайся!.. Иначе я сам вышвырну тебя за дверь… Однажды я поклялся, что убью всякого, кто носит это имя. Ты женщина, тебя я пощажу. Но чтоб духу твоего здесь не было!
Катрин остолбенела от ужаса. В чем дело? Как мог человек, только что сходивший с ума от страсти, смотревший на нее почти с любовью, в один миг превратиться в ее злейшего врага? Так грубо оттолкнуть ее… Он все еще цедил сквозь зубы:
– Знай же! У меня был брат… удивительный брат, я обожал его. Он служил герцогу Людовику Гюйеннскому. Когда бунтовал Кабош, мясники схватили его, убили, разделали, словно говяжью тушу. Красивый, молодой, отважный, он за всю свою жизнь и мухи не обидел, а его зарезали, как режут паршивых свиней. И сделал это мясник по имени Легуа… Я все сказал. Теперь убирайся! И моли Бога, чтобы нам опять не встретиться!
Голос прерывался от гнева и глухих рыданий. У Катрин слезы потекли из глаз. Казалось, ее любовь навек умерла, но вот происходит чудесная встреча, и она воскресает… чтобы вновь рассыпаться в прах по столь ничтожному, досадному недоразумению!
Ее ли обвинять в смерти Мишеля?
Катрин попыталась защищаться: