– Кожи? Кожи сколько угодно! – Андрей Андреевич оттянул свою небритую щеку.
– Успокойтесь, Андрей Андреевич, успокойтесь, мы сделаем все как следует. Если вы захотите быть донором – очень хорошо.
– А можно на нее посмотреть, глянуть хоть одним глазком, но прямо сейчас? Я изнываю, поймите!
– Понимаю, но это нежелательно. Там совершенно стерильная атмосфера…
– Но вы поймите отца, родного отца!!!
Доктор морщился, но было заметно, что он не устоит.
– Только одно условие.
– Любое условие.
– Вы посмотрите от двери, к Нине Андреевне приближаться не будете, говорить с ней все равно нельзя – повторяю, она без сознания.
– Я понял, понял.
– Очень вас прошу: любые неосторожные действия могут сильно повредить Нине Андреевне. Думайте прежде всего о ней, а не о себе.
– Да, да.
Доктор неохотно вставил ключ в замочную скважину и приотворил дверь. Другой рукой он держал за халат возбужденного отца. И тут произошло самое удивительное. Надо сказать, что в коридоре, кроме Андрея Андреевича и заведующего отделением, не было решительно никого. Кроме разве сестрички, что сидела за столом шагах в пяти-семи от палаты. И вот в тот момент, когда доктор приоткрыл дверь, а Андрей Андреевич потянулся взглядом к кровати дочери, у них за спиной возникла сразу пара репортеров с уже полностью настроенной техникой. Используя эффект подлой неожиданности, они сделали несколько снимков и бросились наутек еще до того, как начальник отделения успел заикнуться о какой-то там охране.
Назавтра газеты вышли с впечатляющими фотографиями.
«Нина Голодина в палате интенсивной терапии».
«Кандидат в президенты рвет на себе кожу, требуя пересадить ее своей дочери».
«Начальник московской милиции отказывается от комментариев».
«Смерть шофера и ожог девушки».
«Глава МВД отказывается от комментариев».
«Кто же выступит с официальным заявлением?!»
«Обугленность кожи – 30 процентов!»
«Реален ли вариант с отменой выборов?»
«Комментарий Владимира Жириновского».
«Толпа студентов пикетирует Центральный ожоговый центр».
«Президент Путин заявил, что это преступление отвратительно и будет раскрыто вне зависимости от того, кто станет президентом России».
«Председатель Избирательной комиссии, понимая всю сложность создавшейся ситуации, не считает возможным отложить день голосования».
И повсюду, во всех изданиях:
Голодин в горе.
Голодин в прострации.
Голодин отказывает говорить.
Голодин отмахивается от телекамер.
«Кирилл Капустин, начальник избирательного штаба Андрея Голодина, не исключает возможности того, что Андрей Андреевич может снять свою кандидатуру с выборов».
«Ни в коем случае! Это значит пойти на поводу у преступников! Выше голову, Андрей Голодин! Тебе тяжело, но с тобой вся страна! Нина выздоровеет!»
«СПС требует независимого расследования».
«Госсекретарь США говорит слова поддержки Андрею Голодину».
«Сотни звонков с предложением донорской кожи буквально со всех континентов».
«Украинская группа „Ридна мова“ выступила с новым шлягером „Трымайсь, Андрей“, то есть „Держись, Андрей“».
«Андрей Голодин собирает пресс-конференцию. Главная тема: я не уйду. „Мне нанесли удар в область сердца, но я жив. И я сделаю то, что должен сделать!“»
Наступил предпоследний день разрешенной открытой агитации за кандидатов. В возникшей штабной суматохе, среди вала звонков, гостей, телегрупп, Капустину удавалось так построить свою линию поведения, что она ни разу не пересеклась с линией Андрея Андреевича в месте, хоть сколько-нибудь подходящем для откровенного приватного разговора. Все время рядом кто-то оказывался, кто-то тянул за рукав, совал в лицо микрофон. И не то чтобы Кирилл явно избегал шефа. Он даже провел его судьбоносную пресс-конференцию, где прозвучали слова о том, что Андрей Голодин отнюдь не намерен сходить с дистанции, но умело канул в возникший сразу вслед за этим людской хаос. По телефону был недоступен, потому что постоянно занят неотложными деловыми разговорами. К тому же одно за другим возникали неотложные выездные дела.
Андрей Андреевич еще несколько раз мотался в Ожоговый центр, что было совершенно излишне, ибо все необходимое делалось и без его напоминаний и просьб. В основном же ему приходилось заполнять своей физиономией телеэкраны на всех отечественных каналах. Без всяких подсказок имиджмейкеров Андрей Андреевич выбрал правильную, выигрышную в создавшейся ситуации линию поведения. Впрочем, конечно же ни о какой выигрышности он не думал, он просто вел себя как оглушенный горем, но старающийся тем не менее держать удар отец. Каждый телезритель понимал, как тяжело ему произнести хотя бы слово, и поэтому к каждому его слову прислушивались особо. Во всех телешоу он был несомненной звездой первой величины и однозначным центром притяжения зрительского интереса. И этим своим особым статусом, на который не посмел бы посягнуть ни один из соперников по президентской гонке, он умело, ненавязчиво, но очень технично пользовался. За долгие недели предвыборного состязания он назубок вызубрил монологи и реплики своей роли, так что теперь ему не требовался постоянный куратор и советчик. Голодин даже научился импровизировать на хорошо усвоенном материале, отчего телеобраз его сильно выигрывал: он смотрелся живым мужественным человеком на фоне нервничающих, озабоченных, а то и просто растерявшихся от резкой смены обстановки конкурентов.
Разумеется, он ни единым звуком не намекнул, что у него есть кого подозревать в организации присшествия на Каширском шоссе. Он не бросил ни одного косого взгляда в сторону своих кремлевских соперников, и даже когда ему задавали вопросы провокационного характера, на провокации не поддавался. Вместе с тем, несмотря на всю трагическую корректность поведения кандидата Голодина, его главные конкуренты чувствовали себя под прицелом телекамер очень и очень неуютно. Нет, никто открыто ни в чем их не обвинял, про «руку Кремля» в истории со взрывом никто не говорил, но обоим «кремлевским» кандидатам было понятно, что все об этом думают.
Все журналисты.
И главное – все телезрители.
Между тем, чувствуя перемену в настроении народа, Кремль старался предпринять ответные шаги, которые как-то сами собой принимали вид самообороны. Дважды собирался Совет безопасности, шли расширенные заседания коллегий во всех силовых министерствах и совещания там же в узком кругу.
Верные власти комментаторы, аналитики, телеведущие на разные голоса пели одну и ту же песню, что если кому-то и невыгодно было каширское покушение, так это именно Кремлю. «Ищите, кому выгодно» – таков следственный совет еще древнеримского уголовного права. Но все защитники Кремля забывали, что Рим у нас в лучшем случае Третий, а не Древний. Стоило в одном информационном выпуске смонтировать бледное личико Нины Андреевны на стерильной наволочке и скорбно вздыхающего кандидата Голодина, как все российские сердца начинали биться в пользу пострадавшей семьи. И в циничных московских гостиных, и особенно в отдаленных уголках пространного, но душевного отечества. Предстояло типичное голосование сердцем.