Водитель был не местный, и ему показалось странным, что два человека вышли из его машины посереди пустой дороги. О том, что эти двое хотели сделать намаз, он не мог и подумать.
Когда он заехал в Наркент, он увидел на въезде машину пограничников, остановился и рассказал военным о том, что возле дамбы из его машины вылезли двое, – один молодой, другой старый.
Патруль стоял на улице оттого, что в это время в районе бегала шайка, которая грабила магазины. Два дня назад она ограбила магазин в военном городке. В шайке было два человека, один молодой, другой старый, и лейтенант в патрульной машине решил, что двое вышли из грузовика у дамбы, чтобы тропинкой пройти в Наркент и ограбить магазин.
Вот старый Багаудин и Шапи закончили омовение. Вдруг, вместо того, чтобы начать молиться, Багаудин сказал Шапи:
– Шапи, кто это там, вверх по реке? Иди, он хочет поговорить с тобой.
Шапи удивился, потому что он никого не видел, но поднялся и пошел, куда показал Багаудин. Багаудин расстелил свой коврик и стал на намаз, а на верхушке осыпи в этот момент появился патруль. Шапи уже скрылся за поворотом, и патрульные видели только одного человека, который стоял на камнях спиной к ним.
– Стой! Стрелять буду! – крикнул лейтенант.
В этот миг Багаудин стал на колени и наклонился вперед, и лейтенант подумал, что он достает спрятанное между камней оружие. Лейтенант выстрелил: пуля вошла старику между лопаток и бросила его прямо в ручей.
Случай этот наделал много шума. Пограничников тут же перебросили в Уссурийск, опасаясь мести родственников. Имена их засекретили. С водителем грузовика поговорили в КГБ, и он спешно убыл из республики.
Та к что родственники так никого и не отыскали: ни лейтенанта, ни водителя, ни солдата из патруля.
Спустя пять лет после этого случая Шапи Чарахов, внук Багаудина Чарахова, человека, застреленного пограничной охраной, приехал в Москву и поступил с первой попытки в Институт стран Азии и Африки.
Главным достоинством Шапи было безупречное знание арабского, а кроме того – чрезвычайное прилежание и преданность идеалам коммунизма. Несмотря на свое кавказское происхождение (а чурок в ИСАА все-таки не очень любили), он стал сначала секретарем комитета комсомола на курсе, а потом и первым с курса был принят в партию.
Он закончил ИСАА и отправился переводчиком в Сирию. По возвращении из Сирии он с отличием закончил высшую школу КГБ.
В 89-м году, неожиданно для многих, молодой блестящий офицер Шапи Чарахов добился перевода на внутреннюю службу. Его перевели в Торби-калу и поставили наблюдать за ростом исламского экстремизма в республике.
На Кавказе вообще любят рвать задницу перед начальством; но даже по меркам своих коллег Шапи Чарахов оказался на этом посту редкой сволочью. Он прилежно посещал все мечети; он отчитывался о каждой беседе с каждым муллой, и каждый месяц он посылал в Москву доклад, из которого следовало, что в республике действует разветвленная исламская шпионская организация, руководимая из-за рубежа.
Начальство очень поощряло его активность, потому что, понятное дело, чем больше в республике шпионов из-за рубежа, тем выше роль КГБ в сохранении государственности.
Спустя полгода в одной из своих докладных Шапи предположил, что проникавшие из Турции шпионы могли использовать для связи тех, кто работал в 70-ые годы на строительстве Торбикалинского морского порта, особенно водителей большегрузных автомобилей, имевших возможность перемещаться по территории республики. Он потребовал установить имена и фамилии всех таких водителей, особенно внезапно уволившихся или по непонятным причинам сменивших место работы.
Шапи был настолько усидчив, что попросил также имена всех служащих погранзастав, даже уже уволившихся: он полагал, что личная беседа с ними будет бесценной в смысле перенятия опыта борьбы с иностранными разведками.
В начале 1991-го года подполковник КГБ Шапи Чарахов, начальник отдела контрразведки управления КГБ по республике РСА-Дарго, взял плановый отпуск и сказал, что едет в родное село.
Спустя три дня молодой преуспевающий офицер зашел в фотоателье на улице Лермонтова. Официально фотоателье специализировалось на изготовлении фото на документы, а неофициально оно стряпало и самое документы. Хозяин делал это для избранных клиентов, которых время от времени сдавал КГБ.
Подполковник Чарахов любезно попросил хозяина ателье изготовить ему документы прикрытия на какую-нибудь другую фамилию. Хозяина ателье не удивился просьба подполковника, поскольку он время от времени выполнял подобные поручения. Его лишь немного удивил тот факт, что Чарахов просил документы на русскую фамилию. Фамилию было выправить нетрудно; куда сложнее было выправить физиономию Чарахова, с удивительно смуглой кожей и волосами цвета ежевики. Волосы в итоге покрасили в каштановый цвет; сросшиеся на переносице брови выщипали и тоже покрасили. Омытая специальным составом кожа из смуглой стала грязно-серой, и под глазами молодого подполковника провисли тяжелые мешки.
После этой процедуры Шапи Чарахов вернулся в родное село и через горы перебрался в соседнюю Грузию. На следующий день он вылетел из Тбилиси в Москву под именем Александра Иваненко. Еще через день Александр Иваненко, – тридцатилетний инженер с типично славянской внешностью и серой кожей много пьющего человека, – вышел из аэропорта города Красноярска.
Из аэропорта Александр Иваненко велел отвезти себя на железнодорожный вокзал; при этом он сильно беспокоился, глядел на часы и все спрашивал таксиста, успеет ли он на последний поезд до Ачинска. На вокзале Иваненко и вправду купил билет на Ачинск, но потом почему-то передумал. Он дождался прихода поезда дальнего следования из Владивостока, смешался с толпой новоприбывших и снял за два рубля комнату у какой-то древней старушки.
* * *
Сергей Канышев, немолодой, сильно пьющий водила лет пятидесяти, последние шесть лет работавший на КраМЗе, возвращался с дачи в полупустой электричке, когда на сиденье напротив плюхнулся невысокий парень в замызганном ватнике.
Из одного кармана ватника парень достал завернутый в тряпочку сыр, а из другого – пол-литра водки. Канышев следил за парнем жадным взглядом. Он уже принял в магазине пол-литра на грудь, и ему хотелось продолжить. Но продолжать было не на что. Все деньги, на которые можно было продолжить, Канышев пропил еще два дня назад.
Между тем мужик сорвал с бутылки крышечку, а из внутреннего кармана достал граненый стакан. Этот стакан особенно понравился Канышеву. Было видно, что человек, который таскает с собой не только закуску, но и стакан – это человек степенный и аккуратный.
Мужик набулькал водку в стакан, накромсал сыр неровным толстыми ломтиками, поднял руку ко рту и вдруг спросил:
– Серега, ты?
– Че? – сказал Канышев.
– Да Леха я! Леха! – сказал мужик. – Мы с тобой в Минске мост строили! Ты еще за Галкой ухаживал!