Не лучше и то, что отсылает его государь от себя под предлогом проводов дяди. Стало быть, не пожалует место Малюты. Другое передаст, а это пострашней потери опекуна-родственника. Он-то, Богдан, знает, как устраивается пыточная тому, кто мешает. Предлогом же вполне может послужить самовольство в бескровной присяге царю, к тому же не только крестоцелованием.
«Схоронив дядю, отойду от Государева Двора на какое-то время. Оглянусь, тогда видно будет».
Это решение немного успокоило. Пройдет время, и церковники забудут, что он перечил им, утихомирят гнев за потакание язычникам, и царь забудет о доносе на него, Богдана, священнослужителей — все и обойдется.
Знал бы он, что готовит ему день завтрашний, не просто бы успокоился, но возликовал. Но это «завтра» еще впереди, сейчас же нужно исполнять государеву волю и долг племянника — достойно проводить тело Малюты до Иосифо-Волоколамского монастыря и упокоить прах рядом с его родителями.
Предусмотрительным оказался царь, послав с траурным поездом внушительную охрану, ибо несколько раз на постоялых дворах пытались выкрасть тело Малюты. Поразмыслив, Богдан сделал вывод, что это козни тех бояр, кто пострадал от похода Грозного на Новгород. Понимали они, кто был закоперщиком невиданной по жестокости расправы. Теперь вот хотят надругаться хотя бы над покойником, бросить его где-либо в глухой чащобе на съедение стервятникам, чтобы душа его не упокоилась, а вечно мучилась бы неприкаянно. А поняв это, решил повернуть на Псковскую дорогу, чтобы стороной обойти и Вышний Волочок, и Торжок, и Тверь, взяв правее, ехать на Великие Луки, оттуда — на Нелидов, Ржев и Волоколамск. Дольше путь на добрую неделю, но куда спешить? Морозы хорошие, тело Малюты сохранится без порчи, а для него теперь не столь важно, где коротать никчемные дни свои.
Этот отходный путь для Богдана был предпочтительней не только потому, что здесь обиженных Малютой и желающих отомстить ему даже мертвому, не так уж много, а более потому, что у самого племянника на этой дороге стояли усадьбы хороших приятелей, и можно останавливаться на дневки не только в постоялых дворах, но даже в дворянских и боярских усадьбах, где отдых вольготней и покойней. Вблизи же Волоколамска, в глубине лесной приютилась на берегу большого и чудесного озера и его, Богдана, скромная усадьба, мало кому известная и весьма удобная для отшельнической жизни.
Несколько первых погостов по Псковской дороге проехали молча, не привлекая к себе внимания, но вот сотник, возглавлявший охрану траурного поезда, подступил к Богдану:
— Что же это делается? Любимца царева везем, великого опричника и словно в рот воды набрали. Иль боишься чего-то? Любо ли будет царю нашему Ивану Васильевичу? Он же велел достойно проводить своего любимца в последний путь. Больше версты за ним пеше шел. Простоволосый.
— Я тоже об этом думал, — будто и в самом деле что-то подобное возникало в голове его, ответил Бельский. — Хорошо бы во всех погостах с молитвами встречали, с молитвами и провожали. В городах же, службы поминальные в соборных храмах, — дал простор воображению Богдан. — И колокольный звон.
— Гроб с телом на ночевках ставить в церкви.
— И это угодно, — согласился Бельский. — Посылай впереди нас вестника с наказом, как встречать царева любимца. Не мыслю даже, чтобы кто-то воспротивился.
Да кто посмеет. Гроза при жизни, Малюта остался грозой и после смерти, тем более, что за ним виделся грозный царь, скорый на расправу, вот и стали встречать траурный поезд колокольным звоном, устраивать долгие панихидные службы, и это весьма замедлило движение.
Впрочем, никого из сопровождавших покойника это не огорчало, ибо с посмертными почестями Скуратову не обходили вниманием ни людей, ни даже коней. Каждый город старался отличиться.
Но всех превзошли городской голова и воевода городовой рати Великих Лук, которых Малюта еще при жизни облагодетельствовал. Служба началась в соборной церкви, битком набитой прихожанами, на следующий день гроб стали переносить из церкви в церковь, затем — в монастырь, что в десяти верстах от Великих Лук, где монахи истово молились за упокой души геройски погибшего в сече, а в то время настоятель в трапезной угощал Богдана, сотника и десятников обильными яствами и заморскими винами.
Лишь третий день траурный поезд тронулся на Нелидово.
Вроде бы до Волоколамска — рукой подать, но еще целую неделю поезд проскребался сквозь поминальные службы, сквозь обильные трапезы, что весьма утомляло Бельского, ибо видел он во всем этом великую фальшь: не от души все, а ради показухи. Вот, мол, какие мы послушные царской воле. Неуют был еще и в том, что некому было открыть душу в дружеской беседе, высказав все наболевшее. Один он как перст.
Вот и Волоколамск. Богатый город. Точнее даже — крепость. Торговлей богатый. Как и Торжок, стоит он на весьма удобном месте. Через него из Низовских земель идут товары не только в Псков, но и в Новгород. В этом Волоколамск и Торжок — непримиримые соперники. А теперь, когда Торжок разорен, Волоколамску стало дышать намного легче.
Высокая стена из стволов столетних дубов то карабкается на взгорок, то отпускается к самому берегу Ламы, а от нее вновь лезет вверх — неприступна стена. Ворота же с надвратными церквами, исполняющих одновременно роль сторожевых башен, кованные, никаким тараном не прошибешь. За крепостной стеной виднелись золоченые купола церквей, увенчанные золотыми крестами.
— Может, обойдем крепость и сразу — в монастырь Святого Иосифа Волоцкого? — вроде бы вопросил самого себя Богдан, но сотник понял Богдана правильно и горячо возразил:
— Как же можно?! Я же вестника посылал. Город ждет.
И словно в подтверждение этих слов ухнул большой колокол соборного храма, следом ударили большие колокола на приходских церквах, и над городом повис глухой стон. Тяжелый. Беспрерывный.
— Вот видишь боярин, а ты предлагаешь — мимо.
Что ж, еще на пару дней задержка. Ну, да ладно. Как Богу угодно.
Пришлось, однако, провести в Волоколамске целых три дня. Священники, но особенно воевода, похоже было, из кожи лезли, чтобы показать, сколь огорчены они смертью Малюты, доброго покровителя, имевшего здесь свои лабазы и оттого заинтересованного в процветании торга, а значит, и самого города. Ни разу карающая рука Грозного не дотягивалась до Волоколамска, а вот Торжку досталось основательно; и как здесь все понимали, не без слова царева любимца.
Заметил Богдан, что ему тоже старались угодить во всем, будто и он имеет такой же вес при дворе Ивана Васильевича и продолжит покровительствовать городу в память о дяде. Это коробило Богдана, ибо он предвидел опалу, а не милость Грозного, который уже, можно сказать, отдалил его от себя, найдя удобный предлог — проводы Малюты в последний путь.
Не передал же гонец царского слова, куда ему ехать после похорон. Выходит — вольная птица. И это даже хорошо. Не подземелье в кандалах. Ибо за самовольство в Водьской пятине можно и живота лишиться. Церковники наверняка постарались приукрасить, когда челом били царю-батюшке, Божьему помазаннику. И теперь он нацелился не ко Двору и даже не в Москву, где ждала его семья, а в свою Приозерную, как он ее называл, усадьбу.