Я в задумчивости принялась грызть ручку. Значит, так, сначала выбросим всех старух, тех, кому за семьдесят. Впрочем, бабули бывают злобны, мстительны и обидчивы, но что-то мне подсказывает: это преступление задумал не пожилой человек.
Старательно расставив галочки на полях, я оглядела результат – ровно сотня. Замечательно. Теперь вычеркиваем широко известные фамилии, вроде телеведущей Скворцовой, киноактера Мамонтова…
Список уменьшился сразу на сорок фамилий.
Великолепно.
Я углубилась в более детальное изучение бумаг. Из шестидесяти оставшихся пятнадцать подростки, не достигшие восемнадцатилетнего возраста. Их тоже долой.
Но сорок пять – это все равно много. Может, мой муж и остался бы доволен подобным результатом, но у него под рукой куча сотрудников, которые могут проверить интересующих их людей. Я же одна, а время поджимает.
Покусав ручку, я решилась и одним махом вычеркнула всех дам. На пленке, которую прятала в бачке Полина, был мужчина. В самом начале, когда медсестры только принялись привязывать оперируемого к столу, тело было обнажено, простынкой его накрыли после…
– Значит, бабы мне совершенно ни к чему!
Итог вдохновлял – девять человек. В полном восторге я вцепилась зубами в шариковую ручку «Бик». Раздался хруст, и рот наполнился кусочками пластмассы, а по языку разлился неприятный «химический» вкус.
Следующие пять минут я старательно выковыривала изо рта остатки ручки. Потом, вооружившись карандашом для глаз, начала внимательно читать диагнозы, хотя, наверное, у косметологов это называется по-другому.
Щукин – ремопластика, Ковалев – ремопластика…
Что бы это означало? Я почесала карандашом лоб. Насморк по-научному называется красивым загадочным словом «ринит». Значит, Щукин, Ковалев, а вместе с ними Потапов, Рябов, Лебедев и Гамов делали коррекцию носа. Может, они у них были картошкой или торчали посередине лица как руль. И вообще говорят, будто наш орган обоняния растет в течение всей жизни, и еще неизвестно, что там из него получится…
Только человек, превращающий шнобель в аккуратный носик, мне не нужен. Хотя… Может, он желал скрыть изменение части лица, узнал про кассету… Снова почесав карандашом лоб, я уставилась на три оставшиеся фамилии: Федотов Николай Евгеньевич, Бобров Руслан Михайлович и Савельев Юрий Константинович…
Так, кто из вас, ребята, автор постановки? Кто прячет больную Настеньку? Ну погоди, негодяй…
Внезапно сзади раздался голос:
– Гражданочка, предъявите документы.
Я удивленно обернулась. Около скамейки стоял худенький милиционер со страшно серьезным выражением на пухлогубом детском личике. Лет грозному стражу от силы восемнадцать, выглядел он совсем мальчиком.
– Предъявите документы, – сурово сдвинул он брови.
– Зачем?
– Надо, – категорично отрезал паренек.
– А если паспорта с собой нет?
– Тогда пройдемте для выяснения личности, – не дрогнул ребенок в форме.
Я со вздохом вытащила бордовую книжечку. Мальчишка повертел странички.
– Адресок прописки назовите.
– Интересное дело, – окончательно возмутилась я, – может, еще и номер паспорта следует наизусть выучить? Тебе фотографии мало? Между прочим, отлично там вышла, хотя обычно выхожу похожей на чучело!
– Зато сейчас сильно на индейца смахиваете. Просто Чингачгук на тропе войны, – неожиданно засмеялся милиционер.
Я вытащила из сумочки пудреницу и уставилась в зеркало. Сильное, должно быть, произвожу впечатление… То-то люди, идущие по платформе, бросали на меня косые взгляды!
Весь лоб и щеки перемазаны черным, а губы и подбородок темно-синим. Я раскрыла рот. Так, язык смахивает на перезревший баклажан. Понятно теперь, отчего такой гадостный привкус во рту. Это паста из шариковой ручки, которую я сгрызла в ажиотаже.
– Почему сидите на скамейке?
– Отдыхаю.
– Дома отдыхать положено.
Я глубоко вздохнула. Ну как объяснить милому бдительному ребенку, что как раз в родных пенатах никто не даст мне спокойно раскинуть мозгами. И потом там небось Анелия Марковна, Даня, воющие, словно мартовские коты, младенцы и Ирина, остервенело пекущая пироги на кухне.
– Вот что, молодой человек, – строго ответила я, – паспорт проверил? Прописка московская, сижу себе спокойно, никому не мешаю, совершенно трезвая. И вообще, почему ты ко мне подошел, а вон ту жуткую бомжиху на соседней скамейке оставил без внимания?
Милиционер спокойно пояснил:
– Так я знаю ее. Она тут каждый день спит, тихая женщина. А про вас дежурная по станции сообщила: «Иди, – говорит, – Витюша, проверь. Тетка там страшная, бормочет что-то, сидит давно. Может, из психушки сбежала!»
– Я совершенно нормальная! Между прочим, мой муж работает в милиции, на Петровке, майор Куприн Олег Михайлович, можешь проверить.
– Да нет, – отмахнулся милиционер, – сидите себе, коли хотите, только, по мне, лучше дома на диване перед теликом, а не на платформе в метро…
Помахивая дубинкой, он пошел по перрону, внимательно глядя по сторонам. Милый мальчик, бдительный и аккуратный, небось любимый сын у мамы…
Я вышла на улицу, купила в ближайшем киоске бутылку минеральной воды, упаковку бумажных платков и старательно протерла лицо. Потом принялась звонить. Сначала Федотову, следом Боброву, но ни там, ни там никто не брал трубку. Зато у Савельева отозвался дребезжащий старческий голос:
– Алле! Алле!
– Позовите, пожалуйста, Юрия Константиновича.
– Так на работе Юрка, – пояснила бабушка.
Стараясь говорить как можно более убедительно, я заявила:
– Вас беспокоят из магазина «М-видео». Юрий Константинович просил предупредить его, когда в продажу поступит телевизор «Филипс суперстар».
– Ничего не знаю, – бормотала женщина, – он меня никогда в известность о планах не ставит.
– Как нам быть? – притворно вздохнула я. – Прибыл только один аппарат по старой цене. Завтра уже другую поставят. Мне бы знать, возьмет он телевизор или нет? А то желающих полно!
– На работу позвоните, – наконец сообразила бабка.
Тихо ликуя, я прогундосила:
– Так телефон только домашний.