— Мы уже столько знаем друг о друге, что это мелочь. В следующий День благодарения [14] исполнится двадцать пять.
«Двадцать пять лет прошло после Парижа, — подумал Дима. — Молодой человек на фотографии… они с этим солдатом, наверное, ровесники».
— Береги себя, Блэкберн.
Блэкберн отдал ему честь и пожал руки остальным. Трое спецназовцев наблюдали, как уходит американский солдат, пока он не превратился в точку на склоне горы. Наконец Кролль нарушил молчание:
— Ты собираешься нам рассказать, что это за хреновина такая была, а?
Шоссе Тегеран — Тебриз, Северный Иран
Кролль вел машину, Владимир пил, Дима дремал: все трое сидели впереди. Амара спала на заднем сиденье. После всего, через что ей пришлось пройти за последние двадцать четыре часа, никто не собирался ее беспокоить. Внутри «лендкрузера» было жарко и душно. Они не включали кондиционер, чтобы сэкономить топливо, и открыли окна, но воздух сильно прогрелся за день, и никакой прохлады не ощущалось.
Дима спал плохо. Часто просыпался, когда колеса попадали в колдобины или когда Кролль резко сворачивал в сторону, чтобы не наехать на заблудившуюся корову или камни, скатившиеся с гор во время землетрясения. А когда Дима засыпал, ему снились тревожные сны, зловеще искаженные варианты того, что он испытал за последние несколько суток. Он знал, что это неизбежно: его мозг должен обработать эту информацию, но лучше ему от этого не становилось. Инь и Ян, Кафаров и Коул снова появлялись, исполняли свои роли, и каждый раз с иным исходом. Он чувствовал хватку Иня у себя на шее, чувствовал, как тот пытается утопить его, непреклонный, словно робот, чувствовал, что жизнь уже покидает его. Он проснулся от ужаса. Затем ему снова снился Блэкберн; на этот раз он не убил Коула, и лейтенант выстрелил Диме прямо в лицо, ослепив его смертоносной белой вспышкой.
Затем в сны его вторглись давние впечатления. Он увидел Соломона таким, каким тот был во время их первой встречи, — юношу восемнадцати лет, но взглядом он напомнил Диме африканских мальчиков-солдат, у которых не было детства. Высокий лоб, нависшие брови, высокие скулы, оливковая кожа и вечно беспокойные глаза, взгляд, выдающий постоянную настороженность. Бесстрашный, необыкновенно одаренный подросток без прошлого, без имени. Дима часто задумывался о том, сумеет ли Соломон отыскать себя. Дима знал, что неведение не дает ему покоя.
«Как мне выбрать, на чьей стороне сражаться?» — иногда спрашивал он, давно, когда в нем еще оставалось что-то от юноши, до того как ненависть поглотила его.
«Сражайся на своей стороне, — отвечал Дима, изо всех сил стараясь как-то утешить его. — Борись за себя самого: твое дело — это ты сам».
Эти слова Димы Соломон принял близко к сердцу — если у него вообще было сердце. В качестве учителя и впоследствии старшего офицера Дима попытался подружиться с ним, установить доверительные отношения, но Соломон не поддавался. «Дружба, — говорил он, — это слабость, она отвлекает человека от важных дел». Это был первый признак того, что он избавлялся от всего человеческого, превращаясь в некое новое существо. Он относился к самому себе так серьезно, что старшие дразнили его. Вскоре они об этом пожалели. Он редко поддавался ярости, но когда это происходило, мог черпать энергию в гневе. Месть могла настигнуть обидчиков в любой момент: через три дня, три недели, даже через несколько лет. Самым большим удовольствием для Соломона было наблюдать недоумение на лице жертвы и выражение ужаса после того, как она догадывалась, за что ее карают. Он был мастером маскировки. Он знал больше языков и лучше умел работать под прикрытием, чем даже Дима, и террористические ячейки, в которые его посылали, всегда принимали его в свой состав. Он был готов доказать свою лояльность, совершив любую требуемую от него жестокость. Это был ужасный противник. Но Дима не ожидал с ним столкнуться — до сегодняшнего дня.
Они держались гор, пока не отъехали достаточно далеко от американцев, затем выбрались на шоссе, ведущее из Тегерана в Тебриз, по которому ехали два дня назад. Оно было пустынным, если не считать нескольких машин, брошенных во время бегства жителей из Тегерана. Они заметили автобус, съехавший с дороги и свалившийся в канаву. Но пассажиров видно не было, как и других беженцев.
Когда они подъезжали к Миянеху, Кролль объявил:
— Бензин кончается.
Было три часа утра.
— Да, рано или поздно это должно было случиться, — ответил Дима. — В этой чертовой стране у них нефть из ушей лезет, но когда тебе нужен бензин, его нет.
Город был полностью разрушен, но на парковке у торгового центра возник импровизированный лагерь, и сотни людей спали в машинах. Спецназовцы разбудили нескольких беженцев и предложили деньги за остатки бензина, но те клялись, что баки пусты. Они попробовали проехать дальше, но бензин кончился. В багажнике нашлась канистра, и, оставив Кролля с Амарой, Владимир и Дима отправились искать заправочную станцию.
— С виду все тихо-мирно, — заметил Владимир.
Но все оказалось не так просто. Из теней возникли несколько оборванных солдат ССО и наставили на спецназовцев автоматы. При взгляде на них сразу угадывалась неопытность, взрывоопасное сочетание страха и злобы.
— Хоть одну проблему можно было бы решить быстро и просто, но нет, — сказал Дима, заметив главаря, нервного на вид парня в дешевых кроссовках «Адидас», замотанного красно-белым шарфом. Должно быть, он скопировал манеру одеваться с учебных видео «Аль-Каиды».
— Бензина нет! — закричали иранцы, стреляя в воздух.
«Зачем же вы охраняете бензоколонку, если нет бензина?»
— Привет, ребята, — сказал Владимир. — Мы просто возьмем немного и поедем дальше. — Он помахал канистрой.
— Иди-ка сюда, старикашка, получишь, если хочешь! — крикнул один.
— Давай отрежем ему яйца — вряд ли они ему еще понадобятся, — предложил второй.
— Да, молодежь сегодня взрослеет не по дням, а по часам, — заметил Дима.
— Сейчас я им покажу яйца! — рявкнул Владимир.
Владимир уже успел отведать сомнительной азербайджанской водки, найденной в «лендкрузере»; он поднял пистолет и выпустил пулю главарю в руку.
— Это, по-твоему, называется предупредительный выстрел? — спросил Дима.
— Ну ты же знаешь, когда я выпью, то стреляю лучше.
Юнцы бежали, и спецназовцы, протолкав машину несколько метров, наполнили бак. Амара продолжала мирно спать на заднем сиденье.
Когда они вернулись на шоссе, Дима позвонил Дарвишу. По крайней мере, одну хорошую новость он мог сообщить другу: с его дочерью было все в порядке, она возвращалась домой, и ее негодяй-муж был мертв. Это было все, чего они достигли за последние сорок восемь часов.