– Да, это больше похоже на правду, – вынужден был согласиться Торрес. – Где-то он прокололся.
Долорес замолчала, не находя слов для возражений. Да и что можно было возразить? Если телефон замолчал и русские спутники, оборудованные мощнейшей техникой, не могут найти его сигнал, то дела у Романа действительно плохи.
– Что будем делать? – спросил Торрес. – Это русские могут ждать до бесконечности. А мы должны что-то предпринять. В конце концов, на карту поставлена жизнь нашего президента.
– Предлагаю налет, – рубанул начальник оперативного отдела. – Накроем Рамеро в его норе и прижмем к ногтю. Не отопрется.
– И что вы хотите от него услышать? – спросил Гомес.
– Как что? Когда состоится покушение.
– А если Рамеро не знает? Для него это не обязательная информация. Все переговоры Галвера последнее время велись через Морозова. Даже если он что-то и узнал, он мог не передать это Рамеро. Хотя бы для того, чтобы выиграть время.
– Ну, не знаю, – проворчал оперативник. – Может, и так.
– К чему вы ведете, Гомес? – нетерпеливо спросил генерал Торрес.
– Я веду к тому, что мы не должны опережать события, – ответил Гомес. – Надо ждать. Возможно, обнаружится сигнал. Возможно, русский обнаружит себя каким-то другим способом. Время у нас еще есть. Немного, но есть. И лучше будет, если мы проявим терпение.
– А если Рамеро уйдет?
– Если он решил уйти, он уже это сделал. Тем более что пока долетят вертолеты, его и след простынет. А вы, генерал, сами знаете, как непросто найти человека в джунглях.
– Да уж, – невесело выдохнул Торрес.
– Я думаю, русские с помощью своих спутников могут вести постоянное наблюдение за территорией усадьбы, – вставила Долорес. – И если там будет замечено какое-либо движение, они дадут нам знать.
– Хорошая мысль, майор Эсперанце, – одобрил Торрес. – Правда, там такие заросли, что даже со спутников вряд ли что-нибудь видно. Но все же…
Он нажал кнопку.
– Соедините меня с Москвой…
– Так что все-таки делаем, господин генерал? – спросил дотошный аналитик.
– Ждем, – бросил Торрес, снимая трубку.
К тому времени, когда в сарай явился Рамеро, Роман корчился, точно охваченный жестокой лихорадкой. Кожу жгло так, что хотелось расчесать ее до крови, содрать до самых костей, только бы избавиться от этого невыносимого зуда. Кости крутило и выворачивало, локти, колени, плечи превратились в сгустки боли. Перерывов в приступах уже не было. Роман точно горел заживо, и все его помыслы были направлены только на то, чтобы как можно скорее избавиться от невыносимой муки.
– Как он? – спросил Рамеро у охранника.
– Последние полчаса все время стонет, синьор, – доложит тот.
– Вот как? Отлично.
– Плесните на него, – приказал доктор Антонио.
Роман почувствовал, как его окатили холодной водой. Стало чуть легче, и он с усилием открыл глаза.
– Вижу, несладко вам приходится, – посочувствовал Рамеро, садясь напротив.
Роман молчал, наслаждаясь передышкой.
Однако действие воды быстро закончилось. Роман невольно застонал.
– Этого мало, – заметил Рамеро. – Если вы хотите, чтобы это прекратилось, извольте говорить.
Роман готов был заплакать, до того ему было худо. Знал, что может быть плохо, но чтобы так – даже не представлял.
– Доктор, – покосился Рамеро на стоящего рядом с ним эскулапа. – Что-то он не жаждет делится своими секретами.
Антонио развел руками.
– Феноменально выносливый организм. Я первый раз такое вижу. К тому же, он обучен терпеть боль.
– И что же? Фокус не удался?
– Совсем наоборот, – усмехнулся Антонио. – Чем дольше он терпит, тем сильнее будет боль. Я уверяю вас, синьор Рамеро, что через час, самое большее через два, он будет говорить, не останавливаясь.
Лицо Романа исказилось дикой судорогой. Почти не владея собой, он выгнулся, как натянутый лук. На лице его была написано такое страдание, что Рамеро в изумлении поцокал языком.
– Поразительное мужество. Я и не знал, что у генерала Торреса есть такие кадры.
– Я не… – прохрипел Роман.
– Что? – наклонился к нему Рамеро.
Роман, кусая губы, замолчал, понимая, что если он начнет говорить, то уже не остановится.
– Еще час, синьор Рамеро, – улыбнулся Антонио.
– Ладно, – отозвался Рамеро. – Пускай будет по вашему.
Он обернулся.
– Альберто!
– Да, синьор? – подскочил дохляк.
– Будь поблизости. Как только он захочет говорить, немедленно зови меня.
– Да, синьор!
Рамеро бросил на корчащегося Романа взгляд, полный сожаления, и вышел из сарая.
Как только дверь закрылась, Роман, извиваясь, пополз в угол. Там он принялся рыть ногами землю, благо, пол был земляной. Выкопав что-то наподобие длинной ямки, он начал ворочаться в ней, как свинья в грязи, прикладываясь поочередно к прохладным местам разными участками тела.
Радикального облегчения это Роману не принесло, тем более что добраться до холодного мешала одежда. Но хоть на миг становилось легче, а в его положении и миг многого стоил. Плеснув на него воды, Антонио, сам того не зная, подсказал выход. Теперь Роман знал, как бороться с нестерпимым палящим зудом.
О боли в суставах он не думал. Это пытка была ему по зубам – добрейший Антонио был прав, когда говорил о том, что он приучен к боли. В своих экспериментах Роман доходил когда-то до того, что плотно садился на иглу, и ему были известны не понаслышке все муки наркомана, пребывающего в процессе «ломки».
Поэтому, пока пытка не перешла в последнюю стадию, он мог терпеть, думать и действовать.
Корчась в вырытой яме – жирном, благородном черноземе – Роман яростно растягивал веревки. От этого его плечи болели гораздо сильнее остальных частей тела. Но Роман, сжимая зубы, дергал и дергал свои путы, упорно добиваясь того, чтобы веревки на руках хоть немного ослабились.
Когда это все-таки произошло, Роман подтянул колени к груди, свернулся калачиком и, воя от боли и от сверхъестественных усилий, сумел протащить ноги через связанные руки.
Теперь они оказались впереди.
Роман хотел вцепиться в веревку зубами, но зуд, ставший невыносимым, заставил его забыть об этом.
Он разорвал на себе майку, брюки и, не сдерживая стонов, начал кататься в яме, пытаясь разодрать пиджак, мешающий добраться телу до прохлады.
Если бы кто увидел его со стороны, то он тут же захотел бы вызвать бригаду медиков из психушки. Грязный до отвращения человек в изодранных одеждах, скуля и воя, вертелся, как волчок, в земле, точно хотя зарыться в нее, подобно кроту.