– Постараюсь узнать о его намерениях, – сказал Белосельцев. – Я поеду с тобой в Ресано-Гарсиа, хочу посмотреть границу.
– Заеду за тобой через пару часов.
Белосельцев брился, причесывался, облачался в легкий костюм. День его начался, катился вперед, сулил множество встреч и событий. Таил в себе ливень, грозу. Он чувствовал усталость, словно жизнь его оставляла, истекала из невидимого прокола, и он искал то место в душе, те малые мысль и чувство, через которые совершалась утечка. Быть может, это был утренний сон про бабушку, и та розовая на солнце геранька была крохотной пробоиной, сквозь которую его настоящее утекало в прошлое, ослабляло и истощало его. Он пытался заделать пробоину, думать о насущном и важном, но это не удавалось. Настоящее улетучивалось, утекало в прошлое, и реальной жизни становилось все меньше.
Он вышел к завтраку, держа в руках ключ с тяжелым, литым гербом «Поланы». Кафе было еще закрыто, обитатели гостиницы, все с ключами и литыми гербами, чинно прогуливались под пальмами, поглядывая на двери.
Белосельцев гулял по тропинке под шелестящими глянцевитыми пальмами. Обменивался взглядами, кивками, улыбками. Азиаты, европейцы, африканцы явились на этот мировой перекресток, где встречались расы, государства, системы. Искали выгод, договаривались, мешали друг другу. Обжигались о дующий сквозь форсунки огонь. Питали своими усилиями тлеющий военный конфликт.
Двери кафе раскрылись, пропуская всех в просторный, вкусно пахнущий зал. Рассаживались за столиками. Подходили к широкому, уставленному яствами столу. Накладывали на тарелки омлет, обжаренные кусочки ветчины. Сыпали в чашки золотистый корнфлекс, заливая его молоком. Несли на блюдах душистые яблоки, бананы, оранжевые апельсины. Официанты в малиновом облачении любезно наклонялись, лили в чашки черный горячий кофе. Белосельцев, отпивая первый горький душистый глоток, видел, как идет между столиков Маквиллен, ищет его глазами. Находит, улыбается издали, делая радостный взмах рукой.
– Ты сегодня пренебрег бассейном, Ричард. – Белосельцев радовался его появлению, пристально всматривался в красивое, с тонкими бровями, прямым резким носом лицо. – Тебе нездоровится?
– Сегодня утром наблюдается резкий скачок давления. Я предпочел не нагружать организм, сберечь силы для дневной работы. – Маквиллен был свеж, бодр, излучал здоровье и жизнелюбие. Весело смотрел на Белосельцева, радуясь их утренней встрече. Уже несколько дней они жили в одном отеле, ежедневно встречались. Вспоминали свои недавние ангольские приключения. Говорили о них, как о чем-то забавном и увлекательном, укрепившем их дружбу. – Ты, должно быть, заметил, Виктор, здесь, в Мозамбике, сумасшедшие перепады давления. Скачет по нескольку раз в день. В моменты скачков, если позволяют обстоятельства, нужно прилечь, подремать полчаса.
– Я заметил, что здесь, в Мозамбике, европейцу трудней, чем в Анголе. То ли климат другой, то ли солнце.
– Здесь повышенная радиация. Должно быть, в атмосфере над Мозамбиком существует озоновая дыра. Человеческая хворь, которая дремлет в Европе, здесь просыпается и сжигает человека в течение месяца. Один мой партнер, англичанин из Ливерпуля, спортсмен, отменного здоровья, приехал сюда работать и через три месяца с безнадежной формой рака был отправлен в Европу. Вы – европеец, северянин. Берегитесь палящих лучей Мозамбика.
Он произнес эти слова дружелюбно, любезно предостерегая и предупреждая Белосельцева, но тому послышалась моментальная угроза, словно Маквиллен при желании мог развернуть в сторону Белосельцева огненную чашу солнца, направить на него из небес разящий поток лучей.
Пили кофе, резали ножичками сочные, отекавшие сладостью груши.
– Как продвигается твоя работа? Ты, Виктор, прославишься своими южноафриканскими репортажами. Сначала рассказал о разгроме батальона «Буффало», о партизанских рейдах в Намибию. Теперь поведаешь о сражениях на реке Лимпопо, об уничтожении аэродромов подскока. Ты станешь виднейшим специалистом по южноафриканским конфликтам.
Белосельцеву стало не по себе. Только что в номере он беседовал с Соломао о легких самолетах ЮАР, прорывавших границу, доставлявших в глубь Мозамбика диверсантов с грузом взрывчатки. Теперь же Маквиллен, словно стоял за тяжелой гардиной, подхватывает их разговор. Белосельцев себя успокаивал. Местные газеты полнились сообщениями о загадочных диверсантах, неуловимых самолетах, о секретных аэродромах в дюнах на берегу Лимпопо.
– Кстати, помнишь, в Лубанго мы говорили о каком-то суперагенте, которого обманула хитроумная кубинская разведка. Якобы с его помощью заманила в ловушку батальон «Буффало». Так вот, после разгрома «Буффало» Америка была настолько встревожена усилением коммунистов в Анголе, что отменила эмбарго на поставку в ЮАР оружия. Теперь мы будем быстрыми темпами модернизировать армию, насытим ее современными танками, транспортерами, средствами связи. Больше не увидим на вооружении эти нелепые, как гробы, броневики, эти неуклюжие, сваренные из листового железа танки. Так что неизвестно, проиграл ли этот загадочный суперагент или выиграл. Расстреляют его в Претории или представят к высшей награде. – Маквиллен легкомысленно смеялся, надрезая янтарно-прозрачный ломоть груши, отекавшей медовым соком.
Белосельцев не испытывал к нему вражды, почти любовался его точными, аккуратными движениями. Думал, что природа сотворила их обоих в разных местах земли, используя один и тот же чертеж. Подбирала их друг для друга. Свела вместе, чтобы, сталкивая в соперничестве, в постоянных состязании и борьбе, решать какую-то свою, скрытую от понимания задачу.
– А ведь знаешь, Виктор, Мозамбик – это моя обетованная земля, где когда-то я был счастлив. – Лицо Маквиллена сделалось печальным и нежным, глаза смотрели в невидимую для Белосельцева даль, высматривая в ней драгоценные картины. – Помнишь, я говорил тебе, что у меня была невеста. Мы приехали с ней сюда, в Мозамбик, и провели почти месяц. Тогда этот чудесный город назывался Лоренсу-Маркиш. Мы поселились в «Полане». Плавали на яхте, летали на крохотном самолетике вдоль побережья над песчаными дюнами. Вечерами ходили на дансинг, а потом лежали в ночном номере, слушая, как бушует океан, смотрели на огромную желтую луну, оставлявшую на воде золотую дорогу. Мозамбик для меня – это рай, где мне было чудесно и откуда меня низвели. Сейчас здесь все то же, но это уже не рай. Это рисунок рая, в котором мне уж никогда не бывать.
Это признание тронуло Белосельцева, усилило чувство, что они были сотворены по единому чертежу, из похожих молекул, отобранных Творцом из бесчисленных мировых частиц. Оба уповали на рай. На мгновение его посетили. Покинули его по доброй воле, чтобы позже вернуться. Вернувшись, нашли ворота закрытыми. Стояли перед вратами рая, не умея в них достучаться.
– Так что же, теперь нам вечно стоять перед закрытой дверью? Искать на лунной дорожке след когда-то любимой женщины? Слишком много дел, слишком много хлопот. У тебя, у меня. Ты знаешь, через несколько дней я вылетаю в Бейру. Там у меня крупный заказ на холодильники для торговцев свининой. Полетим вместе. Половим бабочек. Рядом с ангольской коллекцией на твоей стене будут красоваться коробки из Мозамбика.