– А ты что же, Бушкин? – спросил Старцев. – Не захотел домой?
Курносое, округлое лицо бывшего матроса расплылось в улыбке.
– Мы с вами, Иван Платонович, уж столько всего нахлебались! Как вы есть теперь комиссар при огромных ценностях, неужто вам человек при себе не нужен? Хотя бы в смысле охраны. Да и мне лестно при настоящем профессоре. Учусь помаленьку. Стараюсь схватывать мысль. Какой-никакой документик или там мандатик я в Чека выправлю. В случае чего вы подсобите. А будет ваша воля, на какие-никакие курсы меня устроите. Я тут в афишках столько всего начитался, тут всему нашего брата учат. При революционных театрах начинающих артистов. При настоящих театрах, не при агитбригадах! Вот бы мне куда! Не сейчас, конечно. При окончательном завершении мировой революции.
Бушкин немного отвлек Старцева от мрачных мыслей. Вот он и обзавелся своим Санчо Пансой! Стало быть, кто он? Дон Кихот?
– Сам-то поел, Бушкин?
– Я, товарищ профессор, еще ни разу ложки мимо рта не проносил! И вам сухпаек обеспечил!
Он достал из кармана своей поношенной кожаной куртки что-то жирное, завернутое в газету.
– Спасибо, Бушкин! Потом. Только за мной не ходи, здесь подожди… Разбираюсь!
– Понятно, – сказал Бушкин. – Дело ответственное.
И он разлегся на ящиках – позагорать на стынущем уже солнце, которое закатывалось за крыши домов. Старцев с Левицким отправились дальше.
В дверях их обогнал и, извинившись, слегка толкнул рабочий, несший обратно, из мастерских в палату, небольшой, видно, очень тяжелый мешочек, на котором был перечеркнут черный номер. Вероятно, с обезлички. Золото, предназначенное для переплавки.
Краткая потеха, которую доставил Бушкин, вмиг улетучилась. Старцеву вдруг представилось, что он видит груду кирпичей, изразцов и крашеной жести, на которые разобран храм Василия Блаженного. А что? Из этого ведь тоже можно что-построить… Абсурд! Чушь какая-то!
Они вновь оказались в лабиринте из разнообразной, хаотически нагроможденной тары с номерами на бирках.
– Надеюсь, вы не будете делиться впечатлениями с этим матросом? – тихо спросил Левицкий. – Думаю, ему еще много курсов надо пройти, прежде чем…
– Не беспокойтесь, – ответил Старцев.
Управляющий вывел Ивана Платоновича к операционному залу, но не стал входить туда, а, отыскав в коридоре среди коробок, мешков и бочонков едва приметную в сумраке небольшую металлическую дверь, открыл ее ключом, и они оказались на лестнице, ведущей в подвал.
Здесь Старцев еще не был. Очевидно, знакомство с подземной частью палаты предназначалось не для всех, или же управляющий приберегал все это на конец.
По освещенной тусклой лампочкой лестнице они спустились вниз, и Иван Платонович увидел перед собой помещение, размерами не уступающее операционному залу и также забитое всяческими емкостями, но уже рассортированными, «обезличенными». За мешками и ящиками виднелись полузаваленные серебристо-серые сейфы и похожие на заслонки духовок дверцы сейфовых ящиков с белыми хромированными ручками. Свет многочисленных голых лампочек играл на никеле.
Старцев ожидал, что Левицкий покажет ему содержимое сейфов, но управляющий, предупреждая вопросы, объяснил:
– Там тоже драгоценности, предназначенные к разборке и вылущиванию камней. Просто я приберегаю их для последней очереди: вдруг что-либо изменится или придет новое указание… – И, понизив голос до шепота (в подвальном помещении гуляло гулкое эхо), добавил: – На сейфы каждый может обратить внимание, они, знаете ли, притягивают глаз и отвлекают от главного, что я хочу вам показать…
Он провел Ивана Платоновича в темный угол, отодвинул несколько коробок и освободил дверцу, вмурованную в стену. Она, как и сами стены, была облицована мелким декоративным кирпичом и, если бы не едва приметное отверстие для сейфового ключа, ничем не выделялась бы на коричневом фоне. Стена как стена.
Левицкий оглянулся, словно бы еще раз убедился, что, кроме Ивана Платоновича, здесь больше никого нет, вставил ключ в отверстие и провернул его. Дверца мягко, неслышно отворилась, будто невесомая – хотя несла на себе груз стали и кирпича, – и открыла новую лестницу, по которой, включив свет и затворив за собой дверь, они спустились в совсем уже таинственное помещение, небольшое, со всех сторон уставленное сейфовыми ящиками. Здесь было на удивление сухо и свежо – видимо, хорошо работали вытяжки.
– Об этой комнате и ее содержимом знают лишь несколько моих доверенных сотрудников, – сказал управляющий. – Вот здесь… – Он указал на стену слева. – Ящики с раритетными драгоценностями семнадцатого века, а также с нумизматическими коллекциями и кладами… Справа – работы современных мастеров, в основном Фаберже, Афанасьева, Брицына, медали Губе и Перхина. Серебро Бомина по эскизам Врубеля. Невиданная тончайшая работа… Эмаль по гильошировке, скань, кость. Доводилось ли вам видеть муху с изумрудными глазками, которая вот-вот готова взлететь? А расшитое узорами полотенце с живыми складочками? Нет-нет, не из ткани, а из золота и драгоценных камней?.. Все это я припрятал здесь от обезлички, от вылущивания камней. Представляете, вылущить у мухи, над которой гениальный мастер трудился едва ли не полгода, изумрудные глазки?..
Управляющий вздохнул.
– А здесь? – Старцев указал на ящики прямо перед ними. Он заметил, что, в отличие от других, эти ящики не перенумерованы, на них сохранились еще дореволюционные номера, сделанные чернью по костяным табличкам.
– Вы же понимаете, я был управляющим Ссудной палатой, – сказал Левицкий. – Мы давали деньги под заклады. Под уникальные иной раз заклады. Кое-кто просто предпочитал хранить у нас свои драгоценности. – Он извлек из потайного кармана пиджака сложенную вчетверо тоненькую пергаментную бумажку с цифрами и фамилиями, сверился, пояснил: – Вот под сорок первым номером заклад Шаляпина, сто четырнадцать – балерины Спесивцевой… Здесь – Рябушинского Павла Павловича… Рахманинова… Репина… – продолжал перечислять известные фамилии управляющий.
– Вы что же, полагаете, все вернется на круги своя? – уже без всякого сочувствия, довольно сухо спросил Иван Платонович.
– Да не в том дело, не в том дело, уважаемый профессор-товарищ комиссар! – грустно сказал управляющий. – Здесь они хранили выдающиеся вещи. Художники понимали, что надо держать под замком. А главное – я слово дал охранять. Я же потомственный хранитель. Финансист. И отец был финансист, и дед. Дед дослужился до тайного советника, заслужил потомственное дворянство. Герб получил. «Не квид фиделис». То есть «Ничего, кроме верности». Дед, умирая, говорил мне: «Евгений, деньги можно заработать обманом. Это медные деньги, сколько б ни было. Можно – умом. Это деньги серебряные. Но можно – честностью. Это золотые деньги».
Левицкий умолк. Он ожидал от Старцева каких-то ободряющих слов. А Иван Платонович размышлял. Слишком много пришлось узнать за сегодняшний день.
Управляющий истолковал это молчание по-своему.