Ральф Труит ни разу не взглянул на Кэтрин. Она была лишь первой ступенью и сама по себе ничего не значила. Ее красота была чертой привлекательной и одновременно раздражающей, показателем ее полезности. Ральф хотел вернуть сына.
День тянулся без конца. Оба испытывали неловкость, словно абсолютно незнакомые люди. Не разговаривали. Кэтрин пыталась играть на фортепьяно, но так устала, что едва могла двигать пальцами. На ее руке сверкал желтый бриллиант — ее первый военный трофей. Ральф читал возле огня, неловкий в своем свадебном костюме. В доме было холодно. Солнце отражалось от снега. Труит смотрел на бесконечный пейзаж, пока за окном не стемнело. Они едва притронулись к ужину, поданному молчаливой миссис Ларсен. 3атем поднялись наверх и отправились вместе в кровать.
— Вы должны мне помочь. Я не…
Труит не слышал ее, не мог слышать. Кэтрин неподвижно лежала в кровати его отца. Он вошел в нее и почти поверил, что она девственница.
Эта женщина была его, превратилась в магию запахов, плоти и вздохов.
Она стала его женой. Он трогал ее, целовал, а она двигалась под ним тихо, словно вода, словно теплая вода в ванне. Первое прикосновение к ее коже заставило его задохнуться; он вспомнил, в чем отказывал себе долгие годы.
То и дело он спрашивал ее разрешения продолжить, и она застенчиво шептала ему на ухо: «Да». Он забыл о глубине своей страсти, которая сейчас затопила его теплом и добротой.
Кэтрин боролась с собственными желаниями, выкинув из головы соблазнительные ухищрения. «Это не я», — успокаивала она себя, помня, что играет роль, и играет отлично. Она привыкла к тому, что является женщиной, которую хотят все мужчины, но понимала, что Ральф стремится к началу, к наивной девушке, застенчивой и отдающейся постепенно. Она делала все так хороша, что поверила в свою ложь. Ральф был не первым мужчиной, который ставил во главу угла свои интересы, мало думал о партнерше и рассматривал ее как необходимое условие собственной страсти.
Она стала вещью, которую он желал, и удивлялась тому, что в какой-то степени рада этому.
Ее затопило его тепло, восхитило мастерство любовной техники. После истории о его беспутной юности ей представлялось, что Ральф устал, что ему как ей, все наскучило, однако он действовал с полной отдачей и разнообразием, которые ее волновали. Кэтрин знала: ее простота его возбуждает. Она заставила Труита поверить, что он снова молод и что все очарование чувственности у него под контролем.
Он был надежным, более страстным и добрым, чем она предполагала. Под его горячими руками она теряла равновесие, металась в темной комнате. Только бы не оплошать. Кэтрин боролась с собственной забывчивостью, с желанием взять его за руку, поцеловать его ладонь, облизать плоть.
Каждую ночь они занимались любовью. Кэтрин уже не вытаскивала из чемодана голубой флакон, не держала его в руках и не смотрела сквозь тонкое стекло на заключенную в нем жидкость. Она не забыла. Она откладывала.
Дни казались бесконечными. За обедами — мучительное соблюдение манер и подавленный аппетит. Миссис Ларсен не глядела им в глаза. После обеда они поднимались наверх. Обнаженная Кэтрин приходила к мужу из своей комнаты и ложилась рядом в кровать его отца. Каждую ночь они придумывали позу из ничего, из потребностей тела. Он находил губы Кэтрин и целовал так, что она не помнила собственного имени. Иногда он просто целовал ее, клал голову ей на плечо и засыпал.
Труит не обсуждал с ней свои несчастья. Вообще редко говорил, словно сексуальные отношения между ними были тем общением, которое им требовалось. Кэтрин пыталась поведать выдуманную историю о своем детстве. Пробовала описать ужас надругательства, подробности миссионерской жизни на других континентах, которые почерпнула из библиотечных книг. Ральф относился к этому с сочувствием, но мягко закрывал ей рот ладонью.
Ему хотелось ребенка. Он мечтал о внуках, которых качал бы на коленях.
Мало-помалу, с помощью едва заметных манипуляций, Кэтрин выяснила, что ему нравится. Иногда ночью, когда Ральф спал, она смотрела в потолок и думала, что, возможно, уже получила желаемое. Любовь и богатство человека, который не обидит. Человека, в котором нет ничего комического.
Он явно любил ее. А если даже и не любил, то испытывал страсть. Он позволял ей все, что угодно. Перед ней словно раскрывался новый ландшафт. Кэтрин была так утомлена ночами страсти, что ей трудно было сосредоточить мысли. В чемодане лежал голубой флакон, и иногда ей хотелось забыть о его существовании.
Как-то Кэтрин отправилась в город. Он был обыкновенным: грязная дорога, бакалейные магазины, скобяные и мясные лавки, цирюльни. В грязных витринах Мясо казалось жалким и сухим. Люди кивали ей, разглядывали ее с любопытством и плохо скрытым пренебрежением. Она уложила волосы в более привлекательную прическу. Познакомилась со Свенсонами, Карлсонами и Магнуссонами. Искала в них безумие, о котором читала в газетах. Ничего не обнаружила. Искала красоты, но не нашла того, что вызвало бы в ней интерес, за исключением нетронутых детских лиц. Искала просвещенных удовольствий, но их судя по всему, не было. Тем не менее Кэтрин не скучала, каждый день она ждала вечера. Ждала Ральфа.
Она была поражена тем, как он выглядит без одежды. Ей нравилось, что, занимаясь любовью, он не убирает руку с ее щеки, поглаживает ее, словно дикую лошадь.
О беседах они забыли. Кэтрин играла на фортепьяно произведения, которые Труит любил и готов был постоянно слушать. Читала вслух Уитмена — стихи о грозовой, раненой, плодородной стране, о жизненной силе желания. Все это становилось прелюдией к тому, что происходило в темноте, при свете свечи, в кровати отца Ральфа.
В первый день нового года, в сером шелковом платье и темных очках, Кэтрин снова уселась в поезд. Голубой флакон по-прежнему находился в чемодане. Ждал, словно притаившаяся змея. Сугробы доставали до сильных мужских плеч. Ральф Труит смотрел на супругу в окно, пытаясь проникнуть в глаза, закрытые темными очками. Поезд тронулся, и Ральф не стал махать ему вслед.
Город вошел в нее, словно музыка, словно дикая симфония. Поезд прибыл на Юнион-Стейшн, в гигантский яркий ангар, и она ступила из вагона на платформу самого большого железнодорожного вокзала в мире, чувствуя, как кожа горит огнем.
Вокруг пахло говядиной и типографской краской, пивом и железом. Кэтрин так долго была далеко от всего этого. Она явилась из дикой белой страны, и сердце ее жаждало приключений, друзей, еды и питья, разнообразных событий, которые обещал город. Люди приезжали сюда с целью пуститься во все тяжкие, делать то, на что не осмеливались дома. Курить. Заниматься сексом. Строить карьеру.
Ее должна была сопровождать миссис Ларсен, но накануне мистер Ларсен сильно обжег руку, поэтому Кэтрин отправилась в Сент-Луис одна.
При ней была банковская кредитная карта. Комната для нее была уже забронирована в новом отеле «Плантерс». Хороший номер на шестом этаже с аскетической спальней. В небольшой гостиной — мягкая мебель, обтянутая темной шерстяной тканью. На окнах — бархатные занавески с фестонами. Имелся и маленький камин. Хорошая комната. Не самая Шикарная — Труит не стал бы такую заказывать, — а просто удобная. Кэтрин представила себе великолепие номеров на верхних этажах: обои с ворсистым рисунком канделябры, большие растения в китайских горшках. Их занимали мужчины с деньгами: мясные и нефтяные бароны, пивные короли. Мужчины, смотрящие на городских женщин по-особому, мужчины, желающие совершать незаконные поступки и готовые за них платить. Кэтрин была бы не прочь переехать со своим скромным багажом в номер получше — с мраморной ванной и настоящими картинами, — но она решила играть свою роль до конца, а потому сидела у себя и ждала визита мистера Мэллоя и мистера Фиска — агентов, которых нанял Труит для розыска своего беспутного, блудного, непокорного сына.