Ей казалось, что за ней наблюдают, и Труиту придут отчеты о том, как ведет себя его жена вдали от белого безмолвия. А потому она держала себя в руках, хотя не знала наверняка, следят за ней или нет.
Банковский менеджер улыбнулся и немедленно удовлетворил ее просьбу. Поинтересовался здоровьем мистера Труита. Предложил чаю. Опасаясь лишних вопросов, Кэтрин ни разу не сняла слишком большую сумму денег. Она прогулялась по магазинам, стараясь походить на дам, которые пили чай и сплетничали в вестибюле отеля. Голоса их напоминали птичий щебет. С деньгами Труита она посетила самые большие и лучшие магазины Сент-Луиса — «Скраггс», «Вандервурт» и «Барни», — испытывая ощущение власти, неведомое прежде. Все, что там находилось, могло стать ее собственностью. Ей стоило лишь положить на один из прилавков руку с желтым бриллиантом на пальце, И перед ней вырос бы подобострастный продавец. Все, что лежало на витрине, могло перейти к ней. Все, что хоть на миг привлекало ее внимание. Но Кэтрин контролировала свои желания и интересовалась вещами исходя из своей роли.
Она купила одежду для города: простые платья, маленькие шляпки, красивые и дорогие, но скромные. Приобрела шубу из черного каракуля с воротником из норки, экстравагантную для сельской местности, но обычную и не бросающуюся в глаза в Сент-Луисе. На улице купила себе черные лайковые перчатки. Как и другие дамы, в вестибюль Кэтрин спускалась в белых хлопчатобумажных перчатках. Она наблюдала за женщинами в обеденном зале отеля и старалась наряжаться, вести себя и улыбаться так же. Все эти дамы были сдержанными и яркими.
К вечеру Кэтрин облачалась в свои платья спокойных тонов и шубу и в ранние сумерки гуляла по улицам. На широком освещенном газовыми фонарями Бродвее разглядывала арку с портретами президентов. По улицам ездили трамваи и конные экипажи, автомобилей тоже было достаточно, так что Труиту глупо было гордиться — в Сент-Луисе он был бы одним из сотен таких же, как он, богачей.
Она наведывалась на рынки, которые даже зимой были наполнены яркими овощами. Продавцы в перчатках без пальцев, с головами, замотанными шарфами, громко расхваливали свой товар. Им помогали несчастные дети, одетые посреди зимы в вещи из хлопка. Заметен был немецкий и итальянский акценты. Кэтрин не испытывала никакого сочувствия к этому миру обездоленных.
В сельской местности царило безумие. Никто не удивлялся пожарам, убийствам, изнасилованиям, немыслимой жестокости, которую творили люди по отношению к своим знакомым. В этом, по крайней мере было нечто личное. В городе же крутились бессердечные анонимные современные механизмы — колеса и шестеренки, холодное железо, изготовленное на чугунолитейной фабрике Труита. Город отличали ужасающая бедность и бессердечие. Кэтрин раздавала детям мелочь, избегая смотреть на их матерей.
Она походила по павильонам, мимо огромных статуй, оставшихся после Всемирной выставки 1904 года. Заглянула в музей, выставочный зал Японии, наполненный сотнями мелких и тонких предметов, сделанных с невероятным мастерством. Тяжелые богатые кимоно напоминали искусно вышитые пеньюары.
В театре «Одеон» она слушала симфонию. В ложе сидела одна, не привлекая внимания. Композиторов Кэтрин не знала, просто ей нравился гармоничный величавый шум. Нравилось смотреть сверху на толпу. Она не надела украшений, не взяла в руки веер. Не сделала ничего, чтобы ее заметили.
Вечером она гуляла по улицам. Двери пивных распахивались, оттуда доносилась музыка — веселые вальсы и польки, исполняемые на старых расстроенных фортепьяно. Входили и выходили смеющиеся мужчины и женщины. Ни разу она не присоединилась к ним. Не купила себе вызывающих и вульгарных платьев, не пользовалась духами. Не влилась в толпу смеющихся женщин. Она жалела свои маленькие украшения, которые могла бы надеть на шею, на запястья, в уши. Представляла себе вкус пива и понимала, что не скучает по нему. Кэтрин думала о сигаретах, но и они потеряли прежний магнетизм. Воображала себя сидящей с закрытыми глазами и слушающей игру оборванного негритянского пианиста, поющего низким голосом непристойную песню. Кэтрин проходила по холодным улицам незамеченной, как любая другая обеспеченная замужняя женщина, и это ей нравилось.
В обеденном зале отеля она с достоинством переносила унижение одиночества, читала Джейн Остин и ждала, когда ее обслужат. Еда была отличной, не такой хорошей, как у миссис Ларсен, зато дорогой и сытной, так что после трапезы Кэтрин впадала в дремоту. Она поглощала устриц, говядину, овощи, крупную бледную рыбу, только что выловленную и привезенную из Чикаго или даже Нью-Йорка. Ела блюда, французских названий которых не понимала и не могла произнести. Официант терпеливо объяснял ей, каков тот или иной рецепт.
По утрам она долгими часами готовилась к предстоявшему дню: решала, в какое из купленных платьев облачиться, укладывала волосы так, чтобы получилось не слишком строго и не вызывающе. Чувствовала себя, словно актриса перед спектаклем, ни одна деталь которого не ускользала от ее внимания. Она привыкла следить за всем, ей нужно было понимать, что происходит вокруг, и она точно копировала манеры постояльцев отеля. Снимала каждый волосок со своей щетки. С горничными, приходившими в номер для уборки, общалась тихим, любезным голосом. Ее комнаты выглядели новыми, словно до нее там никто не селился.
И она вспоминала о Труите, о его простоте и доверии. А также, как ни странно, о его теле и о ночах, которые они проводили. Его тело было немолодым, но от него хорошо пахло, кожа была гладкой и почему-то знакомой. Он никогда не причинял ей боль. Кэтрин сложно было сказать, действительно ли их ночи — наслаждение для нее, она не была уверена, что вообще знакома с наслаждением, но ощущала, что для Труита является чем-то вроде избавления от напряжения, чем- то вроде окна, которое слишком долго было закрыто, возвращением домой. И Кэтрин, как всегда, когда дарила удовольствие, была этому рада. Она знала цену утешения в этом мире. Знала, что это — редкость.
Труит был лишь воротами, выходом на дорогу, о которой она мечтала, но Кэтрин нравилось, что ее муж не толстый, не неприятный, не жестокий, не тиран и не невежда (эти черты присутствовали почти у каждого ее знакомого мужчины).
Она не знала, что чувствует к нему и что ей делать дальше. Она его жена, законная жена. А он богат так, как она и не представляла. Конец истории был известен: Ральфа там не будет. Но как ей самой туда попасть, как добраться до конца, сделаться богатой и получить впечатляющую награду? Иногда она забывала, что работает по плану. Правила плана стали уже не так ясны.
Кэтрин казалось, что она и в самом деле ведет простую жизнь, как другие люди: словно в тумане движется от одного события к другому, не задавая вопросов и принимая вещи такими, какие они есть. Она удивлялась, что все ей так легко далось. Дивилась тому, что для нее это стало облегчением.
Дни она проводила в публичной библиотеке. В высокие окна струился прозрачный зимний свет. За длинными столами располагались мужчины и женщины, леди и джентльмены, последние, в большинстве своем, молодые и красивые, с блестящими волосами и румяными щеками. Они листали романы и словари, газеты и серьезные книги, изучали биографии, всматривались в карты. Кэтрин нравились эти люди. Она сидела между ними, как одна из них, и чужая, как и они — чужие друг другу. И она была счастлива.