Пятница. Митинг в поддержку профсоюза работников городского транспорта.
Главные выступающие: Престон Даглас, вице-президент профсоюза.
190, Клинтон-стрит — 8:00.
Прохладительные напитки».
Ниже заголовка шел текст мелким шрифтом. В нескольких абзацах дотошно перечислялись предполагаемые правонарушения работодателя. Фернандес заставил себя пробежать глазами пространные описания, затем, сложив листок пополам по вертикали, сунул его в карман сорочки, откуда он теперь торчал, как флажок.
Возле входа на завод он заметил знакомый «кофейный» фургончик и, наклонив голову, подошел к очереди. Его вскоре узнали — слишком хорошо одет, чтобы смешаться с толпой.
— Эй, Малыш Альберто, это ты? — воскликнул мужчина с защитной каской и защитными очками.
Не успел Фернандес открыть рот, как другой, стоящий рядом, подхватил:
— Я видел тебя вчера вечером по телевизору. Громкое дело, а? — Его акцент был сильнее, чем у первого мужчины.
— Да не так чтобы очень, — отозвался Фернандес.
— Но ты же не дашь этому мерзавцу отвертеться, а, Альберто? — воскликнул первый. — Ты помнишь Стефани, мою дочь? Она ушла жить к типу старше ее. Они приходят по воскресеньям на обед. Час посидят — и их уже нет. Она словно его пленница. А этот Брэйс еще и богат. Судья наверняка захочет ему помочь, а?
— Богатый, бедный — не имеет значения, — ответил Фернандес.
Двое, усмехнувшись, переглянулись.
— Но ты же настроен на победу? — спросил второй.
Фернандес пожал плечами.
— Обвинение не выигрывает и не проигрывает, — пояснил он. — Моя работа заключается в том, чтобы помочь судье или присяжным принять правильное решение.
— Да-да. Я слышал, как ты говорил это по телевизору. Ты все тот же Малыш Альберто. — Первый похлопал своей здоровенной лапой Фернандеса по плечу. — Твой отец там. Что ни пятница, то очередное мероприятие… Он все со своими листовками…
— И со своей кофейной кружкой, — улыбнулся Фернандес.
Оба закивали.
— Не дай этому старику выкрутиться, Альберто, ради Стефани, — уже вслед ему сказал один из них.
Фернандес приблизился к отцу сбоку, и тот не увидел его. Он был взлохмачен, волосы по-прежнему оставались густыми, но по сравнению с прошлым разом проседь казалась гораздо заметнее.
— Митинг в пятницу… берите листовки… важное мероприятие… поддержите профсоюз работников транспорта… листовки… — скороговоркой выкрикивал отец, словно продавец поп-корна на бейсбольном матче.
Из проходящих мимо десяти человек, которых насчитал Фернандес, листовки взяли трое, и никто не удосужился даже взглянуть на них.
Наконец отец почувствовал его присутствие и развернулся, уже готовый протянуть листовку.
— Возьмите, в пятницу вечером, важное мероприятие… — Его скороговорка замедлилась, когда он увидел сына, и рука с листком невольно опустилась.
— Здравствуй, отец, — прервал неожиданную паузу Фернандес.
— Альберт! — воскликнул отец после замешательства. — Что ты здесь делаешь?
— Приехал поговорить с тобой. Столько времени прошло.
Отец посмотрел на него с подозрением.
— Что случилось? Ты разводишься, или вы ждете ребенка? Тебя уволили, и ты хочешь устроиться на старую работу?
Фернандес покачал головой:
— Я не развожусь, и ребенка мы пока не ждем.
Отец нахмурился.
— Тебя увольняют? Почему? Ты же занимаешься этим громким делом. Твоя мать месяцами следит за развитием событий по газетам. Хорошо, давай поговорим. Но сейчас — самое оптимальное время для раздачи листовок. — Отец вновь повернулся к проходящим мимо людям.
Фернандес подождал. Из дюжины прошедших лишь немногие взяли листовки.
— Пап, давай мне половину, — предложил он.
Следующие пятнадцать минут они раздавали их вместе, как в годы его юности. Когда листовки кончились, сели на скамейку. Отец вытащил из старого рюкзака видавший виды зеленый термос.
— Будешь кофе? — спросил он.
— С удовольствием, пап, — ответил Фернандес, наблюдая, как отец откручивает крышку термоса.
Фернандес почувствовал густой аромат кофе. Когда родители уехали из Чили, ему было всего одиннадцать, но он до сих пор помнил, как они сетовали по поводу канадского кофе. Даже когда денег катастрофически не хватало, они все равно покупали особые зерна для своего любимого эспрессо. И этот запах он запомнил на всю жизнь.
— Ты уже столько лет среди этих рабочих и никак не можешь привыкнуть к их кофе? — удивился Фернандес.
Отец покачал головой:
— То, что они пьют, нельзя назвать кофе. Это просто горячая вода коричневого цвета. Есть вещи, Альберт, на которые я, оставаясь преданным своему делу, не могу пойти даже ради пользы дела.
Он сделал глоток и протянул чашку сыну. Этот вкус был знаком Фернандесу так же, как запах подушки из его детской спальни.
— Тебя действительно уволили? — спросил отец.
— Пока нет. Но возможно, это произойдет на следующей неделе.
— Альберт, я не одобряю того, что ты делаешь. Помогать государству обвинять бедных…
— Пап, я пришел к тебе не для того, чтобы вести политические…
— Но я знаю, что тебе приходится много работать. И я знаю, что ты честен.
Фернандес сжал чашку.
— Твоя мать вырезает из газет статьи о судебном заседании, — продолжал отец. — Вчера сказала, что в воскресенье — День матери.
— Отвратительные пережитки капитализма, — произнес Фернандес, довольно точно имитируя отцовский голос и интонацию.
Переглянувшись, оба рассмеялись.
— Мне нужна помощь, — наконец решился сказать Фернандес, не будучи до конца уверенным, как следовало начать с отцом этот разговор.
«День второй — тоска!» — крупно темным цветом написала Нэнси Пэриш в тетради, где вела свои записи по ходу судебного заседания. Позже она еще и обвела это желтым маркером. Ей даже не хотелось рисовать: ничего не приходило в голову.
Вот уже шесть часов Фернандес допрашивал детектива Хоу. Тот наслаждался своей ролью рассказчика. Описывал все в мельчайших подробностях, вплоть до отсутствия мыльницы в ванной, где обнаружили тело Кэтрин. Было почти 16:30. Пэриш чувствовала себя голодной, уставшей, и ей до смерти надоел Хоу, который, судя по всему, мог с удовольствием проговорить до скончания века.
— И наконец, чтобы подытожить на сегодня ваши свидетельские показания, — Фернандес, подошел к ограждению перед местом секретаря, — хочу спросить вас насчет найденного вами ножа.