Наконец Гилфорд извергает свое семя, и пытка прекращается. Некоторое время он еще лежит на мне, отдувается и молчит. Затем он просто встает и оправляет одежду. Я быстро укрываюсь и отворачиваюсь от него, чтобы он не заметил боль унижения и ненависть у меня на лице. Я просто хочу, чтобы он ушел, без споров и ссор. Победа в этом раунде осталась за ним, так же как и в палате заседаний совета, но я никогда не доставлю ему довольствия, показав, как он меня оскорбил и взбесил. В моем молчании заключена моя сила. Он может завладеть моим телом, но разум и душа останутся при мне. Ему ими никогда не овладеть.
Потом, повозившись еще в темноте, Гилфорд открывает дверь и тихо произносит:
— Желаю вам спокойной ночи, сударыня. Будем надеяться, что ваше чрево вскоре понесет нашего сына, и тогда мы сможем перестать делать вид, что получаем удовольствие от наших совокуплений. Что до меня, то я бы лучше взял в жены трипперную шлюху из борделя в Саутворке. Они там хотя бы отдаются с улыбкой.
Я заставляю себя не обращать внимания на его насмешки и бранные слова. Мне все равно, что он говорит или делает. Это больше не имеет значения. Отрешившись от происходящего, я пребываю в собственном мире, где ему меня не достать, в моем последнем прибежище.
Вечером третьего дня в Тауэре напряжение начинает на мне сказываться. До сих пор нет сведений о местонахождении леди Марии, и члены совета не на шутку встревожены. Чем дольше леди Мария будет оставаться на свободе, тем больше вероятность того, что она либо скроется за границу — если она еще не там, — либо поднимет сторонников в поддержку своих претензий. Конечно, нельзя знать, много ли народу выступит за нее. Каждый помнит, что он рискует головой, пока леди Мария не схвачена. Не говоря уже о риске для моей собственной головы. Но Мария наверняка поймет, что на меня силой надели корону, не оставив выбора. Она должна это понимать.
Но пока меня не слишком заботит леди Мария. Возникла другая насущная и более острая проблема, ибо я боюсь, что меня постепенно отравляют.
Сначала я заметила, что у меня начали выпадать волосы. Не просто отдельные волоски, но целые клоки, оставляющие после себя проплешины. Потом стали мучить спазмы в желудке и пропал аппетит. Теперь начинает шелушиться кожа. Я в страхе припоминаю, что я слышала об ужасных страданиях короля Эдуарда в последние недели до смерти: у него выпали волосы, и у него шелушилась кожа. Конечно, это могло быть вызвано убившей его чахоткой, но ходят зловещие слухи — и слухи эти утверждают, что Нортумберленд приблизил смерть короля, подмешивая ему в пищу мышьяк.
Может быть, он делает то же со мной? Желая, наверное, избавиться от меня, от надоевшей занозы, чтобы посадить на мое место Гилфорда, готового послушно плясать под его дудку, как кукла-марионетка. Но даже герцог не может надеяться, что английский народ ему это разрешит! Сейчас он испуганный, отчаявшийся человек, чьи грандиозные планы находятся в опасности, да еще я доставляю ему неприятности. Я знаю, что он был глубоко разочарован моим изначальным несогласием принять корону и оскорблен моим открытым неповиновением, с которым сталкивался неоднократно. Я знаю, что он разгневался в ответ на мой категорический отказ сделать из Гилфорда короля; ему не по нраву мое отвращение к Гилфорду как мужу. Короче говоря, герцог прогадал, посадив меня на трон, и он, конечно, догадывается, какую судьбу я ему готовлю после моей коронации. Мы с ним сошлись в схватке за власть — опытный интриган и совсем юная девчонка, и мы оба это знаем. И посему опасение, что Нортумберленд пытается от меня избавиться, кажется мне обоснованным.
Я никому не отваживаюсь признаться. Хорошо, что моего участия в государственных делах почти не требуется, ибо это позволяет мне большую часть дня оставаться в своей комнате и встречаться с герцогом как можно реже. За обедом я ем только из того блюда, из которого угощается он сам, и все кушанья прежде меня пробует специальный лакей. Вечером я посылаю на кухни миссис Эллен, чтобы она проследила за приготовлением ужина.
И все же мои волосы продолжают выпадать, а кожа шелушиться.
Тауэр, Лондон, 12 июля 1553 года.
Выждав, пока королева отправится спать, несколько человек, членов Тайного совета, собираются у меня и пьют далеко за полночь. Очутившись вместе с этими людьми в кошмарной обстановке Тауэра, я осознал за последние день-два, что мысли у нас схожие. Прозрачный намек, обрывок фразы, и вот мы все тайком сбились в кружок и признаемся в своих страхах.
— Мне уж совсем не за что любить Нортумберленда, — с обидой начинаю я. — После падения Сомерсета он засадил меня в тюрьму под каким-то смехотворным предлогом. Я испытал жуткое унижение.
— Но ваша светлость все же были восстановлены в Тайном совете, — напоминает мне маркиз Винчестер.
— Да, но боюсь, что ценой собственной чести, — говорю я ему. — Я спрашиваю себя: я, чей род известен со времен Завоевания, [20] как я мог позволить себе служить орудием в руках этого выскочки Дадли? И что меня волнует, так это то, что теперь, в роли королевского свекра, герцог становится еще более самонадеянным, чем он был в качестве лорд-председателя Тайного совета.
Граф Хантингдон, в чьих жилах есть капля королевской крови и которого некоторые прочили на место леди Джейн, хотя он и совсем дальняя родня королевскому дому, со мной согласен.
— Меня больше волнует влияние этого чурбана Суффолка, который разбирается только в лошадях и гончих, — признается он. — И уж конечно мне не хочется видеть королем Гилфорда Дадли.
Маркиз Винчестер сердечно поддерживает:
— Вот это, прежде всего, убедило меня, что герцог зашел слишком далеко. Весь его план выглядит подозрительно. Здесь скорее речь о власти Дадли, а не о сохранении истинной веры.
— Просто уловка, чтобы посадить Дадли на трон, — ворчу я. — Нас всех одурачили.
— А кто бы вам больше приглянулся на троне — Гилфорд Дадли или леди Мария? — спрашивает Хантингдон.
— У леди Марии есть законное неоспоримое право, — отвечает Винчестер. — Я всегда это знал, но когда дело коснулось одобрения указа короля Эдуарда о наследовании, то испугался за собственную шкуру.
— Как и все мы, — вмешиваюсь я, желая, подобно ему, оправдаться за участие в заговоре Нортумберленда. — Но сила оказалась законнее права.
— От леди Марии до сих пор нет вестей, — замечает Хантингдон.
— Вести будут, не сомневайтесь, да не те, которые хочет услыхать Нортумберленд, — вставляет Пемброк. — С каждым днем его положение становится все более шатким. Пока я не узнаю, откуда дует ветер, я не позволю своему сыну вступить в фактический брак с леди Кэтрин Грей. Если леди Мария возьмет верх, я его аннулирую.
Тауэр, Лондон, 13 июля 1553 года.