Ей вдруг сильно захотелось пить.
Она отвернула ржавый кран, но он лишь пронзительно заскрипел. Воды не было.
Подняв глаза, Виктория заметила, что два самых больших осколка на стене — соединенные между собой треугольники, похожие на крылья бабочки.
В следующее мгновение эти крылья стали красными.
Золотая бабочка была у нее за спиной.
Виктория резко обернулась и увидела красную, расшитую золотом ткань, которая тут же окутала ее с ног до головы и плотно спеленала. Затем ее вытолкнули куда-то в темноту, швырнули на пол и поволокли, словно тюк с тряпьем.
Стефани наконец-то отыскала прачечную. От долгого хождения по подземному чреву отеля (вначале она заблудилась и пошла в другое крыло) она устала и запыхалась. «Ну теперь все в порядке», — мысленно произнесла Стефани, пытаясь убедить себя, что ее хладнокровие берет верх над возбуждением. Однако она по-прежнему тяжело дышала.
«Уже, наверно, минут пятнадцать четвертого как минимум», — подумала она, машинально разглядывая светящиеся цифры на панелях огромных стиральных машин. Цифры не совпадали — видимо, они показывали время начала стирки в каждой из них. Стефани оставалось только ждать. Что-то обязательно произойдет — всегда что-то происходит, если не сидеть сложа руки.
«Под лежачий камень вода не течет», — часто повторял ее дед, потом отец, а потом и она сама говорила, поскольку брата у нее не было. Ничегонеделание противоестественно. Невозможно жить, не дыша. А время от времени надо вдыхать поглубже — чтобы преодолеть еще несколько делений на шкале времени, отпущенного на жизнь.
Ночью, в тишине, Стефани маршировала нагишом по своей комнате под звуки воображаемых фанфар, пересекая свободное пространство длиной в несколько метров — от письменного стола до кровати, на которой по-прежнему лежали плюшевые игрушки; то, что она хранит реликвии своего детства, означало, что она стала по-настоящему взрослой, считала Стефани.
Мерное гудение стиральных машин заполняло подвал. Стефани слегка расслабилась, давая отдых напряженным мышцам. Она пыталась отогнать сомнения. Зачем, в самом деле, от нее потребовалось надеть парадный костюм? Ведь на нее никто не смотрит. Если только… это не было частью испытания. Да, она должна показать себя во всей красе. Может быть, ей только кажется, что здесь никого нет. Может быть, какое-то таинственное жюри, искусно спрятавшись, следит за каждым ее движением. Выругав себя за минутную слабость, она принялась выполнять свои коронные упражнения со всем прилежанием, на какое была способна.
Она мельком подумала об этой идиотке Эльзе, которая отказалась идти вместе с ней. Ладно, лишь бы та держала язык за зубами в день триумфа…
Барабаны в стиральных машинах вращались с разной скоростью, в зависимости от того, стирку, полоскание или отжим выполняли, и установленного режима. Когда очередной процесс заканчивался, слышался легкий щелчок таймера и следом за ним — шум сливаемой воды. Иногда эти звуки доносились из двух-трех машин одновременно.
Сосредоточившись на этом своеобразном ритме и больше ни о чем не думая, Стефани выполняла упражнения, и теперь в ее движениях сочетались сила и изящная небрежность. Она двигалась бесшумно, лишь иногда ее жезл негромко ударял в бетонный пол. Со стороны могло показаться, что она не сходит с места, но на самом деле она почти незаметно продвигалась в сторону машин. Их круглые стеклянные глаза, за которыми вращалась неопределенная светлая масса, завораживали Стефани. Вдруг ей показалось, что белок одного глаза наливается кровью. Она отогнала невольную мысль, что это и есть глаза Золотой бабочки, которые сейчас смотрят прямо на нее.
Не прекращая двигаться, она слегка наклонилась к стеклянному люку-иллюминатору, пытаясь понять, что за ним происходит. Внезапно оцепенев, охваченная ужасом баварская мажоретка попыталась закричать, но тут у нее за спиной что-то затарахтело. Обернувшись, она увидела, как в противоположной стене открылся люк над конвейером для транспортировки грязного белья. Кто-то, находившийся по другую сторону стены, включил конвейер.
В последнюю секунду перед тем, как упасть в обморок, Стефани узнала лица девушек, чьи обнаженные мертвые тела лежали на конвейерной ленте среди ворохов грязного белья.
— Мне плевать, что Крагсет прервал свой отпуск! По мне, лучше бы он и дальше прохлаждался! Не надо было будить меня от спячки, но раз уж разбудили — именно я доведу это дело до конца!
— Комиссар Бьорн, — послышался из трубки негромкий, спокойный голос министра, — если бы не это, без всякого преувеличения, чудовищное дело, никому бы и в голову не пришло дать вам второй шанс. Но, разумеется, никто не требует от вас искупать свою вину. Если вам не удалось победить своих демонов за время отсутствия старшего комиссара Крагсета, вы можете сражаться с ними и дальше.
Бьорн с трудом удержался от очередной резкости. Затекшие ноги в тяжелых ботинках нервно постукивали по полу, язык нервно терся о сухое нёбо. С самого отъезда из дому он не выпил ни капли спиртного.
Министр, очевидно пребывавший в холодном бешенстве после прочтения свежих газет (в них так и мелькали заголовки вроде «Кровавая бойня в отеле „Европа“»), продолжал:
— Бьорн… Алло, Бьорн, вы меня слышите?
— Да, хорошо слышу, господин министр.
— Крагсет прибудет завтра. Вы подготовите для него всю нужную информацию. Держите прессу на расстоянии. Black-out. [12] Понятно? Wait-and-see! [13] В отеле все должны оставаться в своих номерах. Никого не впускать, никого не выпускать. Если вам не хватает людей, я пришлю военных. И самое главное, ради бога — никакой самодеятельности! Не играйте с подозреваемыми в кошки-мышки. У вас ведь, как я понимаю, уже несколько подозреваемых?
— Да, можно сказать, что так.
— Сколько именно?
— Чуть меньше сотни, господин министр.
— Не устраивайте балаган! Шесть убийств за три дня, у вас под носом!.. Рекордсмены, вашу мать!..
— Семь, господин министр.
— У вас есть другие подозреваемые, кроме этих несчастных девчонок? Все послы столпились сейчас у меня в приемной и требуют объяснений. Вы понимаете, что это значит?
Бьорну ничего не оставалось, как опустить трубку на рычаг. Щелчок в абсолютной тишине, царившей в ресторане отеля, прозвучал очень громко, и все, кто там находился, одновременно повернулись к комиссару, в том числе Йохансен, стоявший за стойкой бара. Глаза инспектора помутнели от усталости, сухие губы были плотно сжаты.
В ресторане собрался почти весь персонал отеля, за исключением нескольких горничных, относивших подносы с завтраком тем постояльцам, которые после страшного известия не решались спуститься вниз, однако все же не утратили аппетита.