Анжела покачала головой, одновременно пытаясь обойти инспектора:
— Нет, я… позвольте мне поговорить с Бьорном.
Она опустила глаза. Йохансен по-своему истолковал ее смущение и отвернулся.
— Нам нужно поговорить, — нерешительно произнесла Жозетта, остановившись в нескольких шагах от крестной.
Та ответила коротким кивком и, обращаясь к Йохансену, добавила:
— Жозетта — моя крестница… Она очень напутана всем этим… да и кто бы не испугался на ее месте!..
— Спасибо. Кажется, вы ответили на мой вопрос.
Жозетта вышла из зала вместе с остальными мажоретками в сопровождении полицейских, которым было поручено их охранять. Йохансен направился к двери, ведущей в подвал. Решив, что поговорит с Бьорном позже, Анжела, взяв фотоаппарат, последовала за инспектором.
Из-за отсутствия многих работников отеля на своих местах работа медицинских служб оказалась парализована. Снегоочиститель стоял в отсеке гаража, запасных ключей от которого никак не могли найти, поэтому невозможно было убрать огромные сугробы, скрывшие под собой наклонный подъем к гаражам. С проклятиями в адрес местных служащих работники «Скорой» сами вооружились лопатами и принялись раскидывать снег, с трудом удерживая равновесие на наклонной плоскости.
В подвале отеля царил настоящий хаос. Полицейские, закончив первичный осмотр, бесцельно бродили по служебным помещениям, переговариваясь по рации. Никто не решался снова зайти в прачечную, которую между собой уже окрестили «пыточной».
Йохансен, только что спустившийся, направился прямо туда, распорядившись, чтобы никто его не сопровождал. Анжела благоразумно осталась у порога, наблюдая за остальными полицейскими. Затем она сделала несколько снимков: никаких лиц крупным планом, только фигуры в форменной одежде. Затем, убедившись, что никто не обращает на нее внимания, сделала глубокий вдох и проскользнула в прачечную.
У нее сразу же возникло ощущение, что она попала в склеп. Суматоха и беспорядок, какие она наблюдала в соседних помещениях, остались позади; в прачечной царило застывшее безмолвие. Шесть белых полотняных мешков, запятнанных кровью, слишком длинных для своего содержимого, лежали в ряд перед шестью стиральными машинами. Стеклянные иллюминаторы машин были распахнуты, на внешних ободках круглых отверстий также виднелись следы крови.
Анжела пристально изучала эту картину, не в силах отвести взгляд. Затем слегка расслабила пальцы, крепко сжимавшие фотоаппарат, и склонилась над ним — в конце концов, ее присутствие здесь было оправдано только ее работой. Щелчок затвора нарушил жуткую тишину. Анжела невольно всхлипнула, глядя на длинные белые мешки в кровавых пятнах. Потом вспомнила, что Йохансен тоже здесь. Она не сразу его заметила: инспектор сидел на корточках возле сваленного в кучу грязного белья в конце длинного ряда стиральных машин. Невозможно было понять, на что он смотрит, но, судя по его лицу, это было что-то ужасное. Приблизившись, Анжела тоже это увидела: зацепившийся за стальной крючок иллюминатора лоскут человеческой кожи.
Услышав новый щелчок фотоаппарата, Йохансен обернулся, и в его прищуренных глазах мелькнула ярость. Затем инспектор резко выпрямился и направился к двери. У порога он обернулся, судя по всему, удивленный тем, что Анжела не следует за ним.
— Могу я побыть здесь некоторое время? — спросила она.
— Бьорну не стоило бы освобождать вас из-под ареста, — вместо ответа сказал Йохансен. — К счастью, скоро все изменится, уж поверьте мне. Я не знаю, что вы там задумали с вашей крестницей, но я не спущу с вас глаз…
После чего вышел и закрыл за собой дверь.
Чувствуя во рту привкус пыли, Анжела прислонилась спиной к двери. Холодно. Все здесь ужасно холодное, начиная с этой металлической двери, к которой можно примерзнуть… Анжела сделала шаг вперед и глубоко вдохнула влажный воздух прачечной.
Дверь за ее спиной — это железная дверь холодильника.
Она выдохнула воздух, ожидая увидеть облачко пара. Но нет, в окружающей влажной теплоте именно она была самым холодным предметом. Таким же холодным, как содержимое длинных белых мешков…
Анжела думала: «Я пробыла с отцом всего лишь несколько минут. Мне слишком поздно сказали о случившемся. Я приехала так быстро, как только смогла. Ему уже показали, что в холодильнике. Еще один застывший скелет в семейном шкафу… У меня было несколько минут, чтобы подумать вслух обо всем том, о чем я никогда не говорила… Этот холод, этот стылый запах мертвых… Мертвые все похожи, они выглядят так благопристойно, как будто стараются облегчить скорбь своих живых близких… И все одинаково пахнут. Словно лягушки на уроках естествознания… Этот запах отвратительно нейтральный, как будто исходящий из пустоты… И я тоже когда-нибудь умру. И от меня будет исходить этот смрад небытия. Кто будет его вдыхать?.. Несколько минут наедине с холодом, идущим из холодильного шкафа… Наедине с отцом, который больше не отец… И — эта странная кукла из застывшей плоти… Галлюцинация, кратковременное искажение реальности… Драгоценные минуты, чтобы высказать тебе всю свою любовь. Небытие в невесомости. Твое застывшее личико. Замороженный стейк на холодном плиточном полу… Твоя легкая усмешка, словно говорившая мне: „Ты забыла фотоаппарат, сестренка, — ну как же так? Уж сделай последний семейный снимок, хотя бы мысленно. Тогда ты не забудешь меня, когда меня уже не будет рядом. Тебе даже не понадобится делать три дубля. Моргнешь глазом — и готово. Пленка — это ты. Длинная выдержка не потребуется. Твоя чувствительность — твоя свобода. Никакой проявитель не зафиксирует это воспоминание. Отныне тебе придется решать все проблемы самостоятельно. Как взрослой“.
Папа! А ты думаешь о Кристаль? Своей второй дочери? Помнишь, какая она была, застывшая от холода?.. В тот день и меня навсегда окружил ледяной кокон…»
Анжела понимала, откуда шел этот холод. С чего началась эта фобия, всю жизнь преследующая ее. Холод и смерть.
Но она не должна страдать от холода, которого больше нет. Она еще жива. Ей нужно многое сделать. Она должна делать то, чему отец ее научил…
Она положила фотоаппарат на пол и, подойдя к белым мешкам, расстегнула на них «молнии», одну за другой. Ее глазам предстали шесть трупов — с серой, сморщенной и дряблой кожей, словно изжеванные, одни без глаз, другие без лиц. Это было самое невыносимое из всего, что ей доводилось видеть в жизни. Она еле справилась с приступом тошноты. Запах мертвых тел не был отталкивающим — лишь немного неприятным, как запах выстиранного в щелоке белья, которое не слишком хорошо прополоскали.
Затем Анжела подняла фотоаппарат. С трудом сдерживая дрожь в руках, но не в силах сдержать стонов (она прекратила стонать, лишь выйдя из прачечной), она трижды щелкнула кнопкой спуска, даже не глядя в видоискатель. Фотоаппарат она держала в вытянутых руках, как можно дальше от себя, словно он внушал ей отвращение. Она ненавидела себя. Настоящая стервятница…
Ей вдруг захотелось посмотреть на детей. На обычных детей, неважно чьих. Почему она никогда не фотографировала детей?..