В камине потрескивал огонь, отбрасывая отсветы на золоченые гербы, украшавшие обложки дневников. Два грифона держали щит над шлемом с гребнем, а внизу располагались девиз, циркуль, молоток и буквы АУМ. [9] Хофштадтер стоял посреди гостиной с рюмкой коньяка в руке и следил за игрой света на хрустале. Дитрих бессчетное количество раз перечитывал эти страницы. Однако в Любеке, когда ему доверили тетрадки, он запер их в сейф, даже не открыв. Потом, в ненастный день, когда в окно стучал град, решил все же встретиться с отцом лицом к лицу. И просидел целый месяц, вчитываясь в каждую строчку, изучая любое замечание. Ему пришлось долго разбираться в непонятных диаграммах и умопомрачительных полетах фантазии, достойных Пиндара. [10] Хофштадтер разделил труды родителя на две категории: по одну сторону оказалось то, что он назвал эзотерико-мистическим бредом, по другую — аналитические выкладки блестящего ученого.
В этом скоплении бумаг штурмбанфюрер чуял огромный потенциал, способный вывести к вершинам невиданного господства. Если найти людей и средства, чтобы завершить начатое отцом, то, кто знает, может, и та идиотская мистика, которой напичканы записи, пойдет в дело, чтобы обеспечить ему карьеру. Гитлер и все его приближенные увлекались тем же и вышли из тех же кругов «инициированных», что и родитель Дитриха. А вот младший Хофштадтер научным исследованиям предпочел военную карьеру. Пока барон колесил по миру в погоне за химерами, супруга Кларисса заболела туберкулезом и умерла. Дитриху тогда не исполнилось и тринадцати. Единственной весточкой от папаши была телеграмма, в которой он доверял сына заботам воспитателя.
Мысли мешались в голове. Распутать клубок загадок, содержавшихся в дневнике, удалось лишь наполовину. Генрих фыркнул, уставившись в пустоту, и отпил глоток. Кстати, о гербе: почему отец его изменил?
— Это ваш фамильный герб, герр штурмбанфюрер? — прервал его размышления Отару.
Хофштадтер машинально провел рукой по щеке и сжал уголки губ большим и указательным пальцами.
— Не совсем. И называйте меня, пожалуйста, Дитрих…
— В каком смысле «не совсем», герр штурмбанфюрер? — поинтересовался японец, протирая платком очки.
— Неважно, не будем об этом…
Хиро опустил глаза на стопку дневников и бережно взял тот, что лежал сверху. Вокруг Отару клубился сигаретный дымок, а в пепельнице догорал окурок. Хофштадтер подошел к окну. В виднеющемся лесу стояла мертвая тишина: так всегда бывает перед бурей. В дверь еле слышно постучали. Дитрих обернулся:
— Войдите.
Вошла Фелипа, девушка-креолка, толкая перед собой столик на колесах с чашками, чайником и сахарницей, наполненной кусочками коричневого сахара. Прежде чем выйти, она мило улыбнулась. Штурмбанфюрер меланхолично проследил глазами за движением ее бедер, потом наполнил чашку для японца и, указав на рукописи, произнес:
— Когда прочтете, то поймете, почему я зазвал вас в такую даль.
Хиро взял чашку, вдохнул аромат напитка и сделал глоток.
— Поначалу, когда вы меня нашли, я, должен вам сказать, был настроен весьма… скептически. — Японец поставил чашку, наблюдая, как колышется жидкость. — Содержание вашего письма было довольно мутным. Кроме одного момента.
— Сумма! — Хофштадтер с любопытством взглянул на Отару.
— Да, сумма. Сначала я не был к вам расположен, но когда выяснились некоторые детали, передумал. Вы умеете убеждать. Однако, если бы военные события не обернулись таким образом, я, скорее всего, не поехал бы на край света. Меня не интересует ваше мнение об отце как о человеке, важно разделять его научные взгляды. Я химик и биолог. По правде сказать, мне пока не ясно, чего вы хотите. В документах упоминается несколько алкалоидов и энзимов, не более. Тут достаточно позвать любого специалиста-химика из рейха.
Японец немного помолчал и поинтересовался:
— Все же любопытно: а почему именно я?
— Ответы находятся здесь. — Штурмбанфюрер поднялся и указал на один из томов. Он уже собирался уйти, но задержался. — Мне не нужен какой-нибудь фанатик, способный посвятить себя только берлинской лазури, а необходим настоящий специалист.
Хофштадтер закрыл за собой дверь, и прошло несколько дней, прежде чем он открыл ее снова. Японец просил, чтобы его никто не беспокоил, кроме Фелипы, которая должна была приносить ему чай.
Дитрих представил себе, как Хиро лихорадочно листает страницы, делает выписки, расчеты, чертит диаграммы и схемы. Японец день за днем увлеченно изучал дневники. Теперь нужно, чтобы Отару занялся исследованиями и помог обустроить лабораторию в лесу.
Молнии озаряли темные силуэты стволов и крон, в стекло стучали крупные капли дождя. В непогоду деревья словно оживают — их тени извиваются, следуя ритму молний.
Свет, льющийся из-под абажура, трепетал на разбросанных по столу бумагах. Пол был усыпан разорванными и скатанными в шарики листками. Отару завел руки за спину и потянулся. Глаза его покраснели, так как за четверо суток проспал он не более двенадцати часов. Хиро поднялся из кресла, чтобы рассмотреть одну из картин, висевших на стене.
— «Лот и его дочь», — пояснил вошедший штурмбанфюрер.
— Что-что? — Отару задумался и не услышал, как открылась дверь.
— «Лот и его дочь». Тинторетто. Подлинник. В Европе осталась копия, и наверняка кто-нибудь из моих соотечественников ее прикарманил, сочтя настоящей.
Хофштадтер иронически скривил губы. Хиро остался бесстрастным.
— Это не единственная ценная картина. — Немец налил себе коньяка. — Дом существует благодаря наследию семьи и нацизма. Мое положение дало многое. Незадолго до вашего приезда я заключил сделку с новозеландцем, который очень заинтересовался полотном, что хранилось у меня в Швейцарии. На выручку от него закончили строительство лаборатории и возвели взлетно-посадочную полосу. Уж не думаете ли вы, что все мои «верные соратники» находятся здесь только из-за идей национал-социализма?
Ответа Дитрих не ждал.
— В общем, все почти готово. Оборудование уже прибыло. Базовый лагерь обустроен на славу: в бараки даже провели электричество и водопровод. Еще несколько дней — и аэродром сможет принимать самолеты. Борьба с джунглями оказалась не из легких и потребовала свою цену, причем не только в денежном эквиваленте. Кто-то стал добычей ягуара, кого-то придавило деревом. Проводники из племени гуарани [11] что-то болтали о духах, рабочие ворчали, но мои люди умеют быть более убедительными, чем предрассудки.