Лампа в кабинете ярко вспыхнула и погасла — комната погрузилась во тьму. На несколько минут воцарилась тишина.
— Не волнуйтесь, Хиро. Наверное, барахлит генератор, — нарушив безмолвие, стал успокаивать японца хозяин. — Где-то у меня должны быть свечи…
Раздался звон разбитого стекла.
— О черт!.. — Пошарив на столе, Хофштадтер наконец нашел большую свечу.
Вскоре появилась Фелипа с лампой:
— Прошу прощения! Генератор неисправен, я принесла лампу.
— Спасибо, Фелипа! Сходи, пожалуйста, за веником и тряпкой, я разбил вазу.
— Сейчас, сеньор. — Огонек пламени плясал в глазах девушки.
Дитрих вздохнул и пояснил гостю:
— Дождь затянется надолго, нужно запастись терпением. Мы находимся вблизи Южного тропика, или, как его еще называют, тропика Козерога, [12] в двух шагах от Амазонии.
Хофштадтер разлил в рюмки коньяк.
— А почему именно здесь? Я имею в виду причину, по которой вы выбрали это место. — Отару сделал большой глоток.
— В Европе все изменилось, кое-кто крупно просчитался. А я оказался дальновиднее, поэтому еще год назад решил уехать. Благодаря алчным знакомым мне удалось погрузить изрядную долю имущества на корабль в Варне, а остальное спрятать в надежном месте в Швейцарии и Лихтенштейне. Южная Америка меньше других завязана на войне. Здесь уже давно живет много немцев, среди которых есть весьма влиятельные люди.
— Значит, вскоре ваши соотечественники возьмут курс на эти края?
— Возможно. Многие уже перебираются сюда. Парагвай не протестует, когда приезжают те, кого в других местах называют преступниками. Победители, то есть американцы, еще до моего появления здесь начали вербовать людей Гиммлера, пользуясь давними связями Рейнхарда Гелена. [13]
Неслышно вошла Фелипа и принялась вытирать пол. Дитрих внимательно, без всякого ехидства наблюдал, как она, наклонившись, собирает осколки. Вдруг штурмбанфюрер почувствовал на себе испытующий взгляд японца, который сразу опустил глаза и стал разглядывать носки своих ботинок.
— Я знаю генерала Гелена, — признался Отару. — Мы познакомились несколько лет назад в России. Некоторые люди из УСС [14] называли мне его имя в перспективе будущих встреч, но их предложения не были так привлекательны, как ваше. И американцы… Мне трудно их понять.
С грохотом, заглушившим крики толпы и залпы фейерверков, появился длинный дракон из дерева и бумаги. Город отмечал весенний праздник — китайский Новый год.
Жители Поднебесной хотели в этот день позабыть о бедах, которые давили со всех сторон: о забастовках минувшего года, о военных правителях, о бойкоте японских товаров, об иностранном вмешательстве в судьбу страны, о растущем недовольстве, о националистическом правительстве Гуанчжоу, или Кантона, [15] как его называют европейцы, и о коммунистических движениях. Китай охватила веселая лихорадка, и все потонуло в совместном ритуале изгнания злых духов.
В праздничной толчее Шань Фен разглядел Генриха Хофштадтера в белом льняном костюме и панаме — тот пытался проложить себе дорогу сквозь толпу. Старика окружила стайка ребятишек, и он выронил пенсне и кожаную сумку.
Юноша оказался проворнее профессора и бесстрастно подал ему сумку. Пальцы немца инстинктивно нащупали под курткой револьвер, но, узнав помощника, он успокоился и поднял пенсне. Китаец жестом предложил следовать за ним.
Старик пытался держать себя в руках и не терять бдительности, но Шань Фен заметил, что Хофштадтер очень взволнован: ученый много лет ждал этой минуты. По лабиринту постепенно сужавшихся улиц, закиданных отбросами, они подошли к молу. Город вдруг совсем опустел. Только за углом на ступеньках сидел слепой с воспаленными веками и что-то бормотал себе под нос.
В порту юноша заговорил на ломаном немецком, которому научился у европейцев, водя их по опиумному кварталу:
— Вас ждут на судне, герр Хофштадтер. Туда нас отвезет лодка.
Бледная рука ученого потянулась под мышку, где пиджак слегка оттопыривался. Колени у барона дрожали, лоб вспотел. Хофштадтеру не сообщали, что на корабле он встретится с Юй Хуа, но никто не говорил и обратного. Профессор и китаец быстро обменялись многозначительными взглядами.
— Помогая мне, ты навлекаешь на себя беду, — тяжело вздохнул старик.
Губы парня скривились в едва заметной усмешке.