Банка угодила даме прямо в лоб, крышка отвалилась, изнутри высыпалось облако серо-черного, сильно пахнущего порошка. Заорав не своим голосом, тетка принялась тереть глаза кулаками. Я мухой вылетела в коридор, в одну секунду подперла дверь кухни тяжелым комодом и, слушая безудержное чихание вперемежку с воплями, несущиеся из кухни, схватилась за мобильный. Только бы Дегтярев оказался на месте…
– Алло, – долетел до слуха родной голос.
– Милый! – закричала я. – Скорей сюда! Это Феня! Похоже, она убила Женю! Поторопись! Я ей в лицо сыпанула перец, но не знаю, долго ли она чихать будет. И как только я сумела сдвинуть комод…
– Адрес! Немедленно говори адрес! – велел полковник. – Четко, ясно, быстро, я уже в пути.
Прошло три дня. Дегтярев приезжал в Ложкино ночью и отправлялся на работу около шести утра. В четверг я, измучившись от любопытства, попыталась перехватить полковника. Спустилась за полночь в столовую и ласково прощебетала:
– Хочешь, картошечки пожарю?
Александр Михайлович, не ожидавший моего появления, чуть не подавился трехэтажным бутербродом, потом сердито ответил:
– Спасибо, еще хочу пожить.
– Ну уж не настолько вредна вкусная картошка, – залебезила я.
– Верно, – согласился толстяк, – опасаюсь не корнеплодов в масле, а твоих кулинарных талантов. Перепутаешь чего, и я отравлюсь.
Лишь страстное желание узнать, по какой причине няня Феня задумала лишить жизни Евгения, удержало меня от резких заявлений. Стиснув кулаки, я, продолжая фальшиво улыбаться, проблеяла:
– Мне отправляться спать?
– Естественно, – кивнул Александр Михайлович.
– Прямо так идти в кровать?
– Угу, – не дрогнул полковник.
Делать нечего, придется, видимо, убираться восвояси, что называется, не солоно хлебавши. Но когда рука моя коснулась двери, любопытство стало нестерпимым, и я обернулась.
– Милый!
– Что? – с полным ртом отозвался Дегтярев.
– Не попадалась ли тебе шуба? – решила я начать разговор издалека.
– Какая?
– Розовая шиншилла, принадлежащая Татьяне. Ее надо найти!
– Зачем искать? – пожал плечами полковник. – Она наверху, спит, наверное.
– Речь идет не о нашей гостье, а о манто, – терпеливо пояснила я. – Если оно не отыщется, Борейко навсегда останется тут. Боровиков дико зол, он не звонит жене, вообще словно в воду канул. Что делать? Тебе охота жить с Танюшкой? Может, мне продолжить поиски шубейки? Если честно, пребываю в тревоге: Алиса пропала, не знаю, жива она или нет, Рита Секридова исчезла, на звонки не отвечает, дверь не открывает. А ты мне ничего не рассказываешь! Что с Женей?
– Он жив, – коротко ответил Дегтярев, – вовремя в больницу доставили.
– А Рита? Алиса?
Александр Михайлович отложил сандвич, посмотрел на него, потом снова схватил чудовищное сооружение из хлеба, масла, колбасы, ветчины и сыра, затем вдруг сказал:
– Завтра в пятнадцать ноль-ноль жду у себя в кабинете. Пропуск заказан, не забудь паспорт и не опаздывай. А на данном этапе я хочу спокойно поужинать.
– Я всегда прихожу вовремя!
– Молодец, – бодро отозвался толстяк и занялся бутербродом.
Я повздыхала и пошла в спальню. Некрасиво со стороны полковника так себя вести. Он же великолепно понимает, что я хочу узнать ответы на свои вопросы, и поэтому сейчас чувствует себя хозяином положения.
Ровно в три часа дня я без стука распахнула дверь в крохотную комнату, являвшуюся служебным кабинетом Дегтярева, и сказала толстяку:
– Тебе не кажется, что я точна, словно поезд Париж – Лондон?
– Разве между этими городами курсируют экспрессы? – искренно изумился приятель. – Францию и Англию разделяет Ла-Манш.
– Забыл про тоннель в проливе?
– Ты явилась для какой цели? – покраснел Дегтярев. – Решила учить меня… э… географии?
– Нет, – испугалась я, – просто поддержала разговор. Пожалуйста, не сердись!
Полковник уставился в окно.
– Ну милый, – замела я хвостом, – расскажи про Феню!
Дегтярев молчал, и в глубине моей души зашевелились нехорошие мысли. Ага, вот ты какой! Получил возможность мучить лучшего друга и решил использовать ее на все сто процентов? Ничего, отольются кошке мышкины слезки! Сейчас Александр Михайлович поломается и выложит правду, а я, утолив любопытство, забью холодильник правильной едой. Не видать нашему толстяку больше ни докторской колбаски, ни рокфора, на полках окажется лишь мясо из сои да кабачки, приготовленные на пару. Кстати, о слезах. Может, мне заплакать? Вообще говоря, я рыдаю в крайне редких случаях, в основном от злости. Но, очевидно, во мне пропал не только великий детектив, но и гениальная актриса – у меня в голове есть парочка эпизодов, при воспоминании о которых из глаз водопадом льются слезы.
Итак, начали. 1982 год, «ГУМ», очередь с первого этажа на второй, хвост тянется через весь магазин – бабы ломятся за сапогами «Аляска», замшевыми, черными, с подошвой «манная каша», сделанными в почти братской Финляндии. Я отстояла за обувью около шести часов, наконец дошла до продавщицы, оставалось лишь выписать чек. И тут потная тетка в форменном халате завопила:
– Все! Сапоги закончились!
– Но как же так? – воскликнула я. – Вы же продали обувь той, что стояла до меня.
– Ну и чего? – заорала работница прилавка. – Она последнюю пару забрала. Ступай домой.
Никогда в жизни мне не было так обидно, как в тот момент. Уж лучше б «Аляска» иссякла человек за тридцать раньше!
В носу защипало, глаза начали медленно наливаться слезами. Даже совершенно ненужная в данный момент мысль о том, что сейчас в моей гардеробной громоздится штук двадцать коробок с зимней обувью и что в сторону пресловутой «Аляски» я теперь даже откажусь смотреть, не помешала рыданиям.
– Ой, только не реви! – испугался полковник. – Сейчас все расскажу. Ну, успокойся!
– Хорошо, – захлюпала я носом, – слушаю тебя.