Зозо встала рядом, искря и плавясь, как поломанный зарядник от мобильника.
– Ну и?.. Что за жизнь! Гадская жизнь! – сказала она громко и с большим чувством, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Зойка, не торчи тут! Ты не гармонируешь с моей антикварной мебелью, – зевнул Эдя. – Ты того… садись лучше в дурака играть. Играем на бутерброды: кто проигрывает, бежит трусцой на кухню, делает бутерброды с колбасой и притаскивает в комнату!
Это было коварное предложение. Эдя еще утром просек, что колбаса закончилась. Следовательно, проигравшему предстояло бежать не только на кухню, но и в магазин. Однако об этом хитрый Хаврон, понятное дело, пока не упоминал.
Зозо не слушала брата. Она была возмущена и нуждалась в совместной ненависти и негодовании против гадского мужского племени.
– Нет, Эдя, ты прикинь! Паразит какой, сволочь!.. И бывают же такие!.. – сказала она.
– А чё такое-то?
– Да там, один. Мы с ним вчера познакомились, а сегодня он у меня уже денег занять пытался! Разумеется, я его чисто на автомате отшила, – сказала Зозо.
– Кто это был? Снова Огурцов-Помидоров? – спросил Эдя. Он давно уже махнул рукой на всех поклонников Зозо, раз и навсегда решив не перегружать память.
– Нет. Другой парень. Вадик зовут. Фамилии не помню. Тот одноразовыми полотенцами торговал, а этот банк охраняет.
– Чокнуться можно! – хмыкнул Хаврон. – Занятный кадр! Банк охраняет, а денег нету. Я тоже одного такого олуха знал. Поваром работал и врал, что ему лопать на работе не дают. Кто ж тебе давать-то будет: сам возьми и лопай!
– Эдя, ты циник!
– Не-а. Какой я циник? Меня просто в детстве сглазили, – сказал Хаврон.
Дафна зорко посмотрела на него из-за веера карт.
– А ведь правда, – проговорила она.
– Чего правда?
– Про сглаз. У тебя штопорный, плохо затянувшийся удар в центр ауры… Ты часом с Мефодием никогда не ссорился? Хотя тут, пожалуй, не его работа. Тут другое. Знакомой старухи с глазами разного размера у тебя не было? – спросила она загадочно, считывая с ауры Хаврона то, что было сразу ясно для любого стража.
– Не было. И вообще не отвлекайся. Тебе две карты брать! – нетерпеливо сказал Эдя.
– А ведь была! Была старуха! – вдруг воскликнула Зозо. – Эдя, помнишь, когда мать ногу сломала, нам с тобой брали на лето няньку? Ты доставал ее все время, а она на тебя шипела!.. Ну помнишь, читать она еще не умела, и очки у нее были такие страшные, выпуклые, затемненные… Мне казалось, что они похожи на глаза стрекозы.
– А, придурочная эта, которая моего попугая убила… Не вспоминай о ней! Даф, ходи или сливай керосин! – поморщился Хаврон.
– Не убивала она твоего попугая! Он сам умер! Ты вообще ничего не можешь помнить – тебе было три года! – заспорила Зозо.
– А мне плевать: три или тридцать три! Я все помню. Нянька стоит у клетки, смотрит на попугая, а тот вдруг брык – и готов. Отбросил, короче говоря, клюв и перья. Я как заору, кинусь на няньку и кулаками ее по ноге, а она меня за плечи схватила, очки сдернула и смотрит на меня жутко так…
Дафна подалась вперед. Колокольчик ее интуиции зазвонил.
– И что потом? – спросила она.
– А ничего потом… Суп с котом и компот с потрохами. Я все время визжал, смотреть на нее не мог, и мать няньку прогнала. И вообще, не затыкайте пальцем мой вербальный фонтан. Не мешайте мне бредить!
– Что, просто прогнала? Ничего не стала выяснять? – разочарованно спросила Даф.
Хаврон махнул рукой.
– А ты чего ожидала? Что приедут две дивизии экстрасенсов расследовать смерть попугая, оцепят район и будут выслушивать бредни трехлетнего мальчишки? Это у меня сейчас с выражением своих мыслей все в норме, а тогда слова заканчивались после второго вяканья.
– Очки… – протянула Даф, ощущая, что вот-вот вспомнит. – Птица… Затемненные очки…
– Опять двадцать пять! Пристала со своими очками! Нужны очки – застрели окулиста. Ограбь оптику! – раздраженно сказал Хаврон.
– Не в том дело. Ты сказал, что она сдернула очки. Так?
– Что он там помнит, козявка эта? – встряла Зозо. – Да, нянька все время в темных очках ходила. Даже вечером. Она говорила матери, что у нее редкое заболевание хрусталиков.
– Да уж, да уж… Знаю я таких! Профессиональная болезнь снайперов… Ничего не видят, ничего не слышат – а потом бабах: сочиняй загробную речь, – проворчал Хаврон.
Зозо дотронулась до его руки.
– Эдя, не нервничай! Ты всегда нервничаешь, когда об этом говоришь!
Хаврон швырнул карты на одеяло.
– Кто нервничает? Я? Я не нервничаю, я психую! А ты как хотела? Мне раз в месяц обязательно снится, как эта старуха смотрит на меня, сорвав очки. И знаешь что: зрачков-то у нее не было, тю-тю… Тогда-то я не мог матери объяснить, только плакал и понимал, что что-то не так. А теперь понял: НЕ БЫЛО ЗРАЧКОВ! Совершенно!
Даф быстро коснулась руки Хаврона.
– Зато были две семиугольные красные искры… Так? И они медленно вращались, как зубчатые колеса. Приковывали к себе. Ты не мог отвести взгляд. Ты ощущал себя так, как если бы это были ножи мясорубки, которые пытаются затянуть тебя внутрь. Твое сознание дробилось. Было мерзко и скверно. Тебя словно рассекли на сотни людей, каждый из которых был тебе ужасно неприятен, – подсказывая, произнесла она.
Эдя провел рукой по лицу.
– Откуда ты знаешь, как все было? – с беспокойством спросил он.
– Откуда надо – оттуда знаю, – уклончиво сказала Даф. Она нервничала, как молодой сапер, который разгреб вспаханную землю и увидел первую в своей жизни настоящую мину. – Слушай, а эта ведьма ничего тебе не говорила? Ничего не внушала? Ну вспомни, а! Ты должен вспомнить.
– Да ничего я не помню: говорила – не говорила! Стоит мне об этом подумать, голова взрывается! – огрызнулся Хаврон. – И вообще, что за допрос без повестки? Поселилась у нас: лежи – болей! Будешь приставать, я тебе банки поставлю. Трехлитровые.
– Нетушки! Не надо банок! Меня и так шарфом чуть не задушили! – отказалась Даф, отгораживаясь от Хаврона хмурым Депресняком.