— Я присяду на корточки, чтобы тебе было удобнее.
Винтер протянул руки, и Ада пронзительно заверещала.
— Не хочет, — растерялся он.
— Это она тебя испытывает. Бери, бери…
— О’кей. — Винтер осторожно взял Аду на руки. Крик тут же прекратился. — И что делать дальше?
— Ровным счетом ничего, — сказал Бергенхем.
Ада сидела у Винтера на руках и не отрываясь, серьезно смотрела ему в глаза.
— Я слышал, что молодежь в ее возрасте считает, будто это не так уж весело — спать по ночам.
— Где ты это слышал?
— Не помню… читал где-то.
— Ада ничего такого не читала.
Винтер исподтишка наблюдал за Бергенхемом. На десять лет моложе его. Или даже одиннадцать. А сейчас ему казалось, что все наоборот. Ларс обладал знаниями и умениями в области, где он даже в ученики не годился. Хорошо, что Ангела не видит эту сцену.
Винтер осторожно вернул ребенка Бергенхему.
— После ленча увидимся, — сказал он.
— Мы поедем с Янне… заканчиваем первый раунд. Осталось совсем немного.
— Будут и другие, — успокоил его Винтер.
— Да… словно кран открыли. Не сравнишь с тем, что было… народ, кажется, только и ждал, чтобы начать рассказывать байки.
— Иногда такое впечатление, что прошел год… а то и не один.
— Вчера позвонили несколько человек, и все знали точно, где искать девочку.
— И позавчера тоже.
— Нам нужно еще человек сто.
— Вот как…
— Но об этом лучше не говорить.
— Можешь говорить все, что хочешь… — Винтер присел на корточки рядом с Адой и скорчил смешную, по его мнению, гримасу.
— Спасибо и на том…
— А я не с тобой разговариваю…
Стол у Биргерссона, как всегда, был пуст и лоснился лаком. Стуре курил у открытого окна. Винтер решил воздержаться. Лицо у Биргерссона было красным, словно он только что сидел у костра.
— По-моему, все журналисты страны собрались на озере, — сказал Биргерссон. — А вдруг водолазы что-нибудь найдут?
— Может, это и хорошо.
— У тебя теперь есть чем их порадовать.
— Главное — не надувать щеки.
— Ты еще злишься?
— Да…
Биргерссон достал из ящика пепельницу и стряхнул пепел. Та же процедура. Всегда одно и то же.
— Слышишь? Мотоциклы…
— Поменьше. Стало холодней…
— Тепло вернулось.
— Это не совсем то тепло…
— Эта чертова стрельба в Хисингене… Как его зовут? Буландер? Мы его посадим когда-нибудь? Мне не нравится, что он исчез…
— Ты сам все прекрасно знаешь, Стуре.
— Знаю, конечно… Это я так, для красного словца. Но этим надо заниматься. Мне известно, конечно, что у тебя там творится… но мы не должны мириться с гангстерскими играми на городских площадях. Гангстеры!
— Мы же в Швеции.
— Я о том и говорю. Чуждый элемент в нашей стране.
— Они здесь уже давно.
— Им что, Дании мало? Это же датский феномен. Или сконский.
— Американский.
— У датчан еще хуже, некоторые города просто воют от этих разборок — с одной стороны «ангелы», с другой «бандидос». Ольборг, например… Они затеяли стрельбу на вокзале. Представляешь? На железнодорожном вокзале!
— Да… я слышал.
— Что происходит, парень?
Меллерстрём встретил его на пороге комнаты для заседаний. Он был возбужден. Новые очки… Вроде новые, раньше он не приглядывался. Похожи на экран компьютера… Вообще вся физиономия Янне похожа на экран компьютера.
— Сальгренска… Они разыскивали родных ребенка, — сказал он. — В октябре семьдесят второго года. Точная дата неизвестна.
Винтер представил себе Ангелу в белом халате у постели забинтованного больного.
— Родных?
— Родных девочки. Она пришла в приемный покой одна. Непонятно, каким образом.
— Пришла?
— В приемный покой. Или куда-то еще, где было открыто.
— В Сальгренска?
— Да… С ребенком было что-то серьезное, и…
— Значит, это была Хелена, — сказал Винтер. Меллерстрёму явно не понравилось, что его прервали.
— Да, — обиженно буркнул он.
— Что случилось?
— Они пытались найти ее родственников или тех, кто знает ребенка…
— …и никого не нашли.
На лице Меллерстрёма опять промелькнуло разочарование.
— Нет. Не нашли.
— Все то же самое… Я просто провожу параллели. Не обижайся.
— Поначалу не нашли. В конце концов ее опознали соседи из Фролунды.
— И тогда узнали имя?
— Да. Хелена Делльмар.
— Делльмар?
— Она жила с матерью в квартире во Фролунде. Делльмар.
— Но мать не дала о себе знать?
— Нет.
— А где она сейчас?
— Не знаю. И похоже, никому не известно.
Винтер держал копию в руках. Отпечатки пальцев двух Хелен — пятилетней и почти тридцатилетней. Он вспомнил детский анекдот про музей, где хранятся два черепа Александра Македонского — один, когда герою было восемнадцать, а другой — когда ему исполнилось двадцать шесть. Особенно четким был детский отпечаток. Наверное, ручки вспотели.
— Значит, нашли в кармане платья, лежавшего в ящике в подвале… — сказал Рингмар. — А в больницу она поступила в этом же платье?
— Не знаю. Об этом не пишут.
— А кто знает?
— Еще один вопрос без ответа, — пожал плечами Винтер. — Не знаю, Бертиль.
— У меня из головы не выходит это платье… если, конечно, оно на ней было. Куда оно потом-то делось?
— Вот именно.
— Она же сама не могла потребовать, чтобы ей вернули платье. Потом… когда ее выписали из больницы.
— Это уже третий вопрос.
— Сформулируем вопросы. Итак: откуда взялась записка? Когда она попала в кармашек платья? Кто ее туда положил, и сколько она там пролежала? Кто забрал платье?
— Не забудь еще один вопрос: что все это значит?
В квартире пахло пряными травами и чесноком.
— Я приготовила еду, — сказала Ангела, встретив его с бокалом вина. — Теперь уже стопроцентная, настоящая домохозяйка.