Она пятерней расчесала короткие светлые волосы, потянулась — могла бы использовать это движение как подготовку к атаке, но не стала. Из сортира повеяло зловонным запахом мочи. Кэри посмотрела на меня, я ответил ей утешительной улыбкой.
Зейн приложил бинокль к глазам, наблюдая за почтой.
— Посетитель, — сообщил он через четыре минуты. — Подошел к своему ящику. Пусто. Ушел.
— Я так никогда не знаю — радоваться мне или горевать, когда у меня в почтовом ящике пусто, — сказала Кэри.
— Это мог быть разведчик, — предположил я.
— В претенденты я еще, пожалуй, гожусь, — ехидно перефразировал Зейн фразу Марлона Брандо из фильма, где он играл боксера.
От Кэри не скрылось, что мы с Зейном обменялись улыбками.
— А что чувствуешь, когда ты псих? — спросила она.
— То же, что и ты, — ответил Зейн. — У всех это по-разному. Но в каком-то смысле одно и то же.
— Быть психом — это лихо, — пошутил я.
— В том-то весь и вопрос: кто псих, а кто нет, — настаивала Кэри.
— Нет, — возразил я. — Ставить вопрос «или — или» — значит игнорировать реальность. В жизни все перемешано, все неоднозначно. Безумие и гений могут уживаться в одном человеке, как и еще бог весть что. Картина, роман или фильм, настоящий, великий фильм, могут одновременно быть смешными и страшными, сексуальными и тревожными, все в них сплавлено воедино, если это идет от сердца, если суть их правдива.
— А в чем суть того, что вы затеяли? — решила поддразнить нас Кэри.
— Суть не в том, чтобы выжить, — начал Зейн. — Смывшись из засекреченной психушки ЦРУ, мы мгновенно оказались в мире, где стреляют без предупреждения. Мы все знали это с самого начала.
— Но должны были сделать это, иначе перестали бы быть собой, — поддержал его я. — Мы все отдали свои жизни, став шпионами, посвятили все тому, чтобы узнать, что же творится на самом деле, и что-то предпринять соответственно этому. И шпионили не просто для того, чтобы узнать и зафиксировать полученную информацию. Мы делали это и для того, чтобы не отступаться от своей сути, быть собой. Каждый шпион живет в мире, сотканном из лжи. Ты можешь выжить, живя во лжи, но если изолгалось само твое сердце, ты — ничто.
— Но все равно вы психи.
— Быть психом — значит жить как бы в некоем сне, — пояснил я. — Но быть может, все окружающее — это сон, и только псих видит вещи такими, какие они есть. Важно, на что ты способен.
— Плюс то, что делает тебя счастливым, — добавил Зейн.
— Счастливым? — переспросила Кэри. — Выходит, счастье — это торчать по углам? Счастье, когда тебя запирают в обитой войлоком палате?
— Она знает про Кондора, — сказал я Зейну.
— И по-твоему, это счастье? — продолжала Кэри, не подтверждая, но и не опровергая мои слова.
— Счастье для одного — ад для другого, — сказал я. — Ты бы удивилась, узнав, к чему только не привыкают люди. Но там, где были мы, я называл это попыткой.
— Все начинается с попытки, — пожал плечами Зейн. — С тех пор, как мы смылись, с тех пор, как я прошел через эту адскую жарищу в метро…
— Адскую жарищу? В метро? — прервала его Кэри.
— Не бери в голову, он справился, просто друзья ему немного помогли.
— Конечно, я сходил с ума от самых обычных вещей, — сказал Зейн, вглядываясь в происходящее за окном. — Родители погибли в автокатастрофе. После выброски с самолета повис на дереве и собственными глазами видел, как погиб человек, которого я ценил больше всего на свете. И все из-за моей блестящей идеи. Я поджаривался там, как в аду, который обещали мне монашки. Сам копал себе могилу по приказу какого-то придурка. Нервы вконец расшатались от непрерывных бомбежек. Страх и боль так допекли меня, что я поседел. Меня вымазали в героине, упаковали, как обезьяну, и вынесли из джунглей. От всего этого у меня потихоньку поехала крыша, но что ж: у каждого свое бремя.
На Джорджия-авеню загудел грузовик.
— От чего я действительно сходил с ума, так это от того, что до мозга костей верил, что мне придется нести это бремя вечно. Я противился всему, цепляясь за эту неподъемную ношу. Главное, считал я, нести свое бремя, несмотря ни на что, и никогда, никогда не ныть. И еще кое-что.
— Что кое-что? — спросила Кэри.
— Если бросишь свою ношу, останешься ни с чем. — Зейн пристально смотрел в окно порномагазина. — Некоторым нужно быть ничем. Помнится, я умирал от жары в подземке, когда Вик, Рассел и еще какие-то незнакомые люди повернули все так, чтобы я окончательно не свихнулся. Окончательно свихнуться — еще один способ цепляться за свое бремя. Но они этому помешали. Так я освободился, а когда снова смог дышать, все еще продолжал зависеть от того, что произошло в подземке. И ни от моих слез, ни от того, что я стал свободен, вселенная не рухнула. Так что хоть я и оставался там же… но уже другой. После того, что случилось с доктором Ф., я ощущал себя ничтожеством, — продолжал Зейн. В окне отразилась его невеселая улыбка. — Иногда я держался с ним грубовато, но доктор Ф. был самым счастливым пенни за всю мою жизнь.
Зейн быстро взглянул в бинокль на «Почту для вас!». Потом положил бинокль на подоконник и обернулся к Кэри.
— А что насчет тебя?
— Я не псих.
— Так ты радуешься или горюешь, когда твой психованный почтовый ящик пустой?
— Это к делу не относится, — отрезала Кэри. — Вместо того чтобы взять в оборот свою миссию, моя миссия взяла в оборот меня. Не важно, псих я или нет, но с головой у меня не все в порядке.
— Не знаю, как там насчет головы, — сказал Зейн, — но у тебя с ней порядок. Ты имеешь дело с тем, что реально, а не с тем, на что только надеешься, чего ожидаешь, что может произойти. Я бы сказал, это делает тебя звездой.
Кэри воззрилась на него.
— Но знаешь ли ты, что важно в данную минуту? — спросил Зейн.
Кэри покачала головой.
— Психи мы или нет, но есть-то надо.
Я понял, что мне предоставляется шанс.
— Неподалеку есть вьетнамский ресторанчик.
— Тут везде сплошной Сайгон. Пожалуй, имеет смысл мне сходить за обедом.
Зейн передал мне бинокль и уточнил у Кэри:
— Тебе чего-нибудь особенного?
— Погорячее и побольше.
Когда внизу затрезвонил звонок, означая, что Зейн вышел, Кэри спросила:
— Он что, всегда такой был?
— Да. Нет.
Она пересела на его стул. Мы оба уставились в грязное окно. Одни.
— Ну… — Я обвел рукой хаос, окружающий нас на втором этаже нашего порнодворца, машины, которые неслись по улице внизу, закатное кровоточащее небо. — Как тебе это все?
— Что ж… В незапамятные времена я и помыслить не могла, что окажусь в подобном месте.