Когда были просмотрены все ролики, Уилмот поинтересовался у свидетеля, не хочет ли он просмотреть их еще раз.
Свидетель отрицательно покачал головой.
Тогда Уилмот начал задавать вопросы — такова была его обязанность. Но у Китсон не было необходимости ждать ответов. Лицо свидетеля ничего не выражало, но Китсон услышала какой-то шум ближе к концу просмотра.
Где-то за полторы минуты.
И этот шум продолжался, пока Уилмот пытался добиться у свидетеля ответа. Глухие удары по металлу — Набиль-хан неосознанно качал ногой под столом.
— Одного я не могу понять в этом деле с детьми, — призналась Портер. — Как Джейн Фристоун могла позволить брату даже приближаться к своим детям?
— Вероятно, тогда она еще была не в курсе. По крайней мере, не была уверена.
— Но сейчас-то она знает, верно? И продолжает с готовностью отпускать их в парк вместе с дядей Грантом.
— Я не знаю, почему она так поступает.
— Родственникам многое прощается. Это я понимаю. Мы оба были этому свидетелями, общаясь с родственниками тех, кто совершил наиболее тяжкие преступления. И где-то в глубине души я считаю, что это великодушно с их стороны, понимаешь?
Торн понимал. Он встречал людей, которых мысль о том, что совершили их самые близкие люди, грызла изнутри, но отвернуться от них они не могли. Они настаивали на том — вопреки всему — что были единственными, кто ничего не знал.
— Но должны же быть какие-то границы, ты так не считаешь?
— Ты имеешь в виду детей?
— Да. Совсем другое дело, когда речь идет о собственных детях. Неважно, насколько сильно ты любишь своего брата, отца или мужа, твои дети всегда для тебя на первом месте, так ведь?
— Может, она искренне полагает, что он невиновен, — возразил Торн.
Это Портер не убедило.
— Я считаю, что Фристоун уже достаточно рассказал о том, что совершил, согласен? О своих пристрастиях. Сейчас мы говорим о его племянниках. Детях, чье доверие он уже завоевал.
— Я понимаю…
— А что, если были и другие дети? — Она произнесла это так, как будто неведение в данном случае было непростительно. — Мы ничего о нем не знаем. Чем он занимался последние пять лет?
— Старался и носа на люди не казать, я думаю.
— Меня его нос заботит меньше всего. — Портер выдержала паузу, прежде чем задать вопрос. Как будто ответ Торна был для нее очень важен. — Ты считаешь, такие люди, как Фристоун, могут измениться?
— Черт возьми! — выругался Торн. — Нам на самом деле необходимо во все это вникать?
— Мы просто разговариваем.
— Как ты уже сказала, это — пристрастия. И какими бы они ни были, мы, люди, склонны им потакать. — Он колебался, чувствуя себя неловко, подыскивая нужные слова. — Я полагаю… Не уверен, что ты можешь заставить меня начать приударять за парнями, сколько бы ни старалась.
— Ты прав. И послушай, я допускаю любые свидетельства того, что наркоманы сами подвергаются насилию. Это просто…
— Я понимаю…
— Я пыталась поставить себя на ее место — и не смогла. Разумеется, это лишь теория, но я считаю, что на ее месте я бы держалась от него подальше. Я и мои дети. Господи, я имею в виду, если бы у меня были дети. Ты же понимаешь, через что прошли родители тех детей, которые пострадали от его рук? И с этим им предстоит как-то жить дальше.
— Думаю, что понимаю, — ответил Торн.
Она покачала головой. Категорично, с отвращением.
— Я бы не хотела, чтобы он вышел из тюрьмы.
Они сидели в одном из просторных кабинетов на четвертом этаже. Отрезанное от собственно дежурной части в Бекке-хаусе, это было практически единственное место, где они могли поговорить в какой-то мере наедине. Обсудить, как продвигается дело. Несколько минут передохнуть.
Но их все равно беспокоили. Сотрудники разных отделов входили и выходили из кабинета с завидной регулярностью, и разговор с ними происходил на дружеской ноте. Это было странно, поскольку обычно между штатными сотрудниками Колиндейла и такими, как Торн и Портер, использующими это место в качестве центра видеозаписей, проявлялось некоторое отчуждение. Дело было в мелких подколках: наши комнаты для допросов, наши камеры предварительного заключения, наши чай и печенье. Но на этот раз сотрудники Колиндейла искренне интересовались, как дела, и обоим — и Торну, и Портер — неоднократно желали удачи.
Из комментариев, которые озвучивались им непосредственно в лицо, а также из того, о чем слишком громко шептались по углам, выходило, что список судимостей Гранта Фристоуна, а точнее, те преступления, за которые он был осужден в середине девяностых, терзали умы многих так же сильно, как и ум Луизы Портер. Этим наверняка и объяснялись все эти пожелания удачи…
Торн выпил свой чай и наблюдал за тем, как Портер управляется с баночкой диетической «колы» и вторым пакетиком чипсов. На дальней стене большая белая доска была испещрена именами, фотографиями и пронумерованными жирными метками. Линии и стрелки, по вертикали и по горизонтали, сделанные красным маркером, соединяли портрет с увеличенным текстом статьи из справочника, регистрационный номер — с фотографией жестоко избитой женщины. Портер всматривалась в до боли знакомую карту расследования. Кровавое дело, от которого сжимается сердце и о котором им ничего не известно. Но Торн знал, что ее мозг работает с бешеной скоростью: в нем роится бессчетное количество сомнений и вопросов, касающихся их собственного расследования.
— Неужели мы настолько уверены, что поступаем правильно? — спросила Портер. — Мы могли бы не рисковать и сделать то, что он просит. Неужели появление здесь Маллена может как-то навредить?
— Дело совсем не в риске. Дело в том, что нельзя плясать под дудку подозреваемого, если только ты не уверен, что альтернативы нет.
— Значит, дело в том, кто здесь главный, так?
— Я не хочу, чтобы сюда приходил Маллен.
— Я думаю о Люке.
— Я тоже. — Торн старался говорить рассудительно, а не с откровенной злостью, но он не был уверен, что ему это удалось.
— Тогда почему мы не можем пойти Фристоуну навстречу? Сделать то, что он просит?
— Требует.
— А есть разница?
— Он морочит нам голову.
— Что ж, к счастью, это мы скоро узнаем.
— Почему он настаивает на том, что должен поговорить с Малленом с глазу на глаз? К чему такая таинственность?
— Послушай, я доверяю ему не больше твоего, но…
— Я не доверяю никому из них, — сказал Торн.
У Портер округлились глаза, но она согласилась с ним, хотя бы отчасти.
Торн видит, как она берет пакетик из-под чипсов, откидывает голову назад и высыпает оставшиеся крошки себе в рот. Не переставая жевать, она кивает на дверь, Торн оборачивается и замечает Бригстока и Хигнетта, которые топчутся на месте, словно распорядители похорон, приехавшие забрать тело.