Я отошла в сторонку, пряча свое раскрасневшееся лицо.
— Я люблю его, а это главное!
— Эван, пожалуйста, не надо!
Я подошла к столу и захлопнула крышку ноутбука.
— Не надо что? Говорить, что я люблю человека, за которого собираюсь выйти замуж? Почему ты не хочешь сказать, что на самом деле думаешь обо всем этом?
— Ты сейчас делаешь поспешные выводы. Просто… просто ты застала меня врасплох, вот и все.
— Нет, давай уж разберемся. Что тебя раздражает? Джесси честный, храбрый, на него можно положиться, он… любит детей и зверушек. — Я убрала ноутбук в специальную сумку. — И любит меня. Все вышеперечисленное не составляет проблемы. Тогда в чем она?
— Да перестань ты, не горячись!
Лицо мое пылало, сердце колотилось. Сплошной вред для здоровья, но я ничего не могла с собой поделать.
— Перестать что? Говорить о сути вещей?
В ванной мистер Мартинес включил музыку. Отец понизил голос.
— Для любого отца разговор о любви дочери является болезненным. — Он совсем смял шляпу. — Даже мучительным, я бы сказал.
— А ты все-таки скажи, папа! Скажи, почему не хочешь, чтобы я за него выходила!
Нет, все же иногда я проявляю чудеса тупости! Как адвокат, прекрасно знаю, что нельзя задавать свидетелю со стороны оппонента вопросы, начинающиеся с «почему». Ни в коем случае нельзя. Ведь такие вопросы только разжигают пламя страстей, открывают ящик Пандоры.
Отец держался спокойно.
— Потому что, по-моему, ты просто не представляешь, во что превратится твоя жизнь.
— Я уже имею эту жизнь. И один только ты не знаешь, что она собой представляет.
— Жить в браке, Эван, — это не то, что просто встречаться. Это совсем другое.
— Боже мой, какое потрясающее открытие!
— Сейчас тебе все кажется восхитительным и все решения правильными, даже если они приняты импульсивно. Тебе тридцать три — очень непростой возраст, возраст нервов и стрессов, — и парень для тебя сейчас многое значит. Но подумай, что будет лет через десять или двадцать.
Мне сделалось нехорошо — не физически, а просто на душе кошки заскребли.
— О Боже! А ты считаешь, мне пора остепениться?
Он сверлил меня своими темными глазами, и я поняла, что попала в точку.
На экране телевизора за спиной у ведущей новостей появился заголовок «Убийца школьных выпускников». Я схватила пульт и увеличила звук.
— …властями разыскивается для дачи показаний бывший солдат военно-морской базы в Чайна-Лейк. По описаниям это белый мужчина щуплого телосложения примерно лет сорока, который может представляться именем Кай Торренс. Любого, кто располагает информацией об этом человеке, просим связаться с полицейским управлением Лос-Анджелеса или с ФБР, — сообщила ведущая. — Сотрудник вневедомственной охраны, подвергнувшийся нападению в деловом центре в Уэствуде, пока находится в тяжелом состоянии под наблюдением врачей городского медицинского центра.
Я пялилась на экран, чтобы не встречаться взглядом с отцом.
— Надеюсь, это как-то поможет.
— Хорошо бы.
С колотящимся сердцем я собрала свои вещи. Отец надел шляпу.
— Я отвезу тебя в аэропорт, — сказал он.
По дороге мы говорили мало, в основном о пустяках. На стоянке он помог нам с Валери вытащить из машины вещи и покатил ее чемодан на колесиках к стойке регистрации.
— Ты точно не поедешь с нами? — спросила я.
— У меня здесь кое-какие дела.
Я обняла его на прощание и повернулась, чтобы идти, но недавняя размолвка и оставшийся после нее осадок не давали покоя. Я догнала отца на выходе из терминала.
— Я не хочу ссориться.
Он взял меня за плечи.
— А мы и не ссоримся.
— Нет?
— Я никогда не ввязываюсь в баталии, если точно знаю, что не смогу победить.
Я вздохнула, а он снова обнял меня.
— Давай там гляди в оба и не совершай опрометчивых поступков.
— Таких, как замужество?
Он поцеловал меня и пошел к машине.
Часом позже, когда мы выруливали на взлетную полосу в убогом самолетике, Валери откинулась на спинку кресла и повернулась ко мне:
— А у тебя с отцом, похоже, близкие отношения.
За окном мелькали зеленые просторы.
— Да.
Она немного помолчала.
— В школе-то я ведь тебя почти не знала.
— Да, но это не помешало тебе стащить мой дневник и прочесть его от корки до корки.
— Да, не помешало.
Я промычала что-то неопределенное. Двадцать лет я ждала этого признания, а услышала его безо всякого восторга.
— Забавная и милая была писанина. Ты и впрямь любила своих родителей и брата.
— Хочешь сказать, что сочла меня тогда удачливой?
— Да какой там удачливой! Ты была абсолютно бестолковая дебилка. — На лице ее изобразилось что-то вроде улыбки. — Правда, я тогда была, конечно, дура. — Она помолчала и тихо прибавила: — Спасибо тебе за все, что ты делаешь сегодня.
И закрыла глаза.
Самолет оторвался от полосы и пошел на взлет. Я смотрела в иллюминатор. Внизу мелькала земля. В конце взлетной полосы, у ограды, я увидела отца, прислонившегося к капоту взятой напрокат машины. Он поднял руку и помахал. Я тоже помахала ему в окошко и, прижавшись лицом к стеклу, смотрела во все глаза, пока это было возможно.
Только когда он скрылся из виду, меня осенило. Это какие еще дела могут у него быть в Санта-Барбаре?
Сойдя с трапа, я вытащила из ушей затычки. Самолет сверкал на солнце, как серебряное зеркало. Я подождала, пока Валери спустится по ступенькам, и мы медленно побрели к терминалу. Бетон под ногами чуть ли не плавился от жары. Бескрайнее небо сияло синевой.
Томми ждал в тенечке, в традиционной шляпе и просторной рубахе, как всегда, мусолил во рту жвачку и был явно напряжен.
— У тебя изможденный вид, — сказала я.
— У тебя тоже.
— Ну ладно, хоть не куришь, и то спасибо.
Он расстегнул ворот рубахи. Пластыри, как пиявки, облепляли его грудь. При виде моего изумления Томми улыбнулся, и я заметила у него во рту шматок жевательной резинки размером с мячик для гольфа.
— «Никоретте». — Он взял у Валери чемодан, а мне протянул свежий номер «Чайна-Лейк ньюс»: — Первая страница.
Пока мы шли к его неприметной казенной машине, я развернула газету.
УШЛИ, НО НЕ ЗАБЫТЫ