Дверь в кабинет открылась, и доктор Кантуэлл кивком пригласил нас войти.
Белый халат буквально лип к нему, живот нависал над ремнем, галстук съехал в сторону. Он плюхнулся к себе за стол и провел рукой по лысоватой голове.
— Вашему приходу, детектив, я, пожалуй, не удивлен, а вот Эван… Эван я не ожидал здесь увидеть.
Томми без промедления приступил к делу:
— Как скоро после того взрыва Морин Суэйзи попросила вас взяться за наблюдение за нашим здоровьем?
— Почти сразу. — Он теребил заколку на галстуке. — Я рад, что вы приступили к разговору напрямик, безо всяких там любезностей. Доктор Суэйзи обратилась ко мне примерно через неделю после того взрыва. Она попросила провести подготовительную работу с родителями, чтобы в дальнейшем отслеживать любые проблемы с вашим здоровьем. Она была очень обеспокоена.
— А кто именно имел доступ к нашим медицинским картам?
— Школьное руководство и отдел передовых исследований военно-морской базы.
— Иными словами, вы и Суэйзи. — Томми полез в карман за сигаретами, но вовремя остановился. — В частности, вы имели постоянный доступ к любым записям в медицинских картах целого класса.
— Нет, не целого. Не все родители подписали разрешения. — Кантуэлл выразительно посмотрел на меня. — Например, ваша мать отказалась. И доступ к вашей карте у нас был только до окончания вами школы. После этого вы могли аннулировать официальное разрешение.
— Могли. И многие так поступили? — спросил Томми.
Доктор Кантуэлл отвел взгляд в сторону.
— Вы что же, не помните, сколько человек это сделало по достижении восемнадцатилетнего возраста?
Кантуэлл покраснел.
— Хорошо. А сейчас Суэйзи получает отчеты о нашем здоровье?
— Конечно, нет! Ее проект закрылся еще тогда, и она занялась другими вещами. Она не дает о себе знать почти двадцать лет, и приблизительно столько же времени ко мне не обращался никто с военной базы.
— Понятно. Но если это не она снабжает Койота нашими медицинскими данными, то кто же? Вы?
Кантуэлл прямо-таки застыл на месте.
— Вы были школьным доктором, а значит, имели доступ к нашим медицинским картам. Ко всем, а не только к картам тех детей, чьи родители являлись вашими постоянными пациентами. Эту информацию вы сплавляли кому-то или, может быть, продавали?
— О чем это вы? Я не пойму!
— Койот получает информацию о нашем классе, и думаю, она утекает из этого кабинета.
— Господи, да что вы такое говорите! Да разве я пошел бы когда-нибудь на подобное?!
— Тогда кто? Кто это делает? Ваша секретарша? Ваш помощник по ведению документации? Есть ли у вас в компьютере противовзломные программы, не позволяющие добраться к информации извне? Связан ли он напрямую с компьютерной сетью городской больницы Чайна-Лейк?
Кантуэлл краснел все больше. От его непринужденности не осталось и следа.
Томми нервно ерзал на стуле.
— Ладно, я вернусь сюда с ордером на обыск и допрошу весь ваш персонал. А сейчас скажите: когда вы поняли, что наш класс получил серьезное заболевание?
Кантуэлл на мгновение расслабился, попытался изобразить на лице беспомощную добродушную улыбку, но не сумел. Пальцы его нервно теребили заколку на галстуке.
— Ну же, доктор! — поторопил Томми.
Кантуэлл сидел, зажавшись, и молчал. Тогда в разговор вступила я:
— Фиби Чэдуик, Шэннон Грубер, Линда Гарсиа, Дана Уэст, а возможно, и Шэрлин Джексон — все они, как нам известно, страдали определенной формой коровьего бешенства. Сейчас им больна также и Валери Скиннер.
— Так когда вы узнали об этом, доктор Кантуэлл? — повторил свой вопрос Томми.
Кантуэлл растерянно смотрел перед собой.
— Забавная деталь, — сказала я, — но на встрече выпускников Валери не захотела общаться с вами, потому что не считает вас толковым доктором.
Я ждала, что он хоть как-то отреагирует. И он сделал это.
— Но Валери советовалась со мной! У нее патологическая бессонница и множество синяков, потому что она не чувствует боли. Мозг ее изъеден дырами, и доктора уже боятся проводить какие-либо инвазионные тесты. [1] Твердят ей о крахмалистых бляшках и губчатой энцефалопатии. — Он не говорил, а, скорее, невнятно бормотал. — То же самое я подозревал и у Шэннон Грубер. У нее были приступы панического страха и патологическая бессонница.
Мне сделалось не по себе.
— И вы знали, что это коровье бешенство?
— Я понял это далеко не сразу. Линда Гарсиа была моей пациенткой. Ее анорексия являлась вторичным признаком и наступила уже после патологической бессонницы и сенсорных расстройств. Вот тогда я и понял это.
Томми был растерян и, похоже, не верил своим ушам.
— И вы ничего не предприняли?!
— Они были моими пациентами. Я лечил их как мог.
Я сглотнула ком в пересохшем горле.
— А когда вы поняли, что это заболевание вызывает врожденные дефекты у детей?
Нет ничего хуже наблюдать за человеком, который от растерянности и страха уходит в себя. Он сидел, съежившись, и пялился на печать на столе. Потом и вовсе уронил голову на грудь. Он все молчал и молчал и вдруг, шумно всхлипнув, разрыдался.
Мы с Томми потеряли дар речи, только изумленно смотрели на него.
— Я не знал, что все так получится. Я не знал! Вы должны мне поверить!
Кантуэлл провел рукой по лицу и отвернулся, скрывая стыд.
— Линда Гарсиа. Она заболела, потеряв ребенка.
— Какого ребенка? — еле выдавила я.
— Он родился на девять недель раньше, с глубокими неврологическими патологиями, и умер вскоре после рождения. — Доктор резко повернулся к нам на вращающемся стуле, глаза его покраснели от слез. — И вы не вполне правильно поняли. Речь шла не о врожденных дефектах, а о вещах, гораздо более страшных.
Я схватилась за подлокотники. Томми озабоченно взглянул на меня.
— Тератогенезис. Знаете такое слово? — спросил Кантуэлл.
Я покачала головой, хоть слово и показалось мне знакомым.
— В древнегреческом «teras» — это «чудовище», «зверь». Если перевести буквально, то получится «рождающий чудовищ».
Томми яростно сжал кулаки:
— Что-о?!
— Антиболевая вакцина, — сказала я.
Кантуэлл кивнул:
— Да. Эта вакцина может вызывать злокачественные врожденные новообразования, но не только. Она не просто тератогенна, но и мутагенна.