Оба эти замечания были справедливыми. Однако при всем при том тетя Наташа оказалась хорошей хозяйкой. За считаные дни их холостяцкое жилище стало светлее, чище и уютнее. Значительно разнообразилось меню. Теперь на кухне витали ароматы свежей выпечки, а привычные, казалось, блюда стали вкуснее и аппетитнее на вид.
Наталье Владимировне едва ли исполнилось сорок. Скорее всего, она была ровесницей Бориса, но всегда старалась следить за собой и выглядеть чуточку моложе.
Она работала медсестрой в той же клинике, что и Матвей. Как она сама рассказывала, ей сразу понравился «солидный мужчина и серьезный врач». А спустя какое-то время, «приглядевшись к нему», поговорив с ним «о разных пустяках», – «и вовсе полюбила». Ее не смущала ни разница в возрасте («никогда бы не подумала, что он старше меня на десять лет»), ни то обстоятельство, что у Матвея есть приемный сын («обожаю детей!»), ни то, что он до недавнего времени был убежденным холостяком («и не таких обламывали!»). Сама тетя Наташа успела трижды побывать замужем за последние двенадцать лет («ошибки молодости!»), а в Москве «устроилась по лимиту» всего год назад и жила в общежитии («среди деревенских бабищ!»). Она была миловидна и, несмотря на свою полноту, очень подвижна. Она ни секунды не сидела на месте: прибиралась, готовила, обстирывала мужчин и без умолку болтала. Одним словом, она была расторопна, приветлива и разговорчива. Со всеми, кроме Бориса.
То ли авторитет и влияние Матвея были столь велики в этом доме, то ли по какой-то иной причине, но Наталья Владимировна старалась не замечать родного отца мальчика. Она не заговаривала с ним, почти не отвечала на его вопросы или реплики и только изредка виновато улыбалась, встречаясь с ним взглядом на кухне или натыкаясь на него в ванной комнате. Борис жил в состоянии необъяснимого, странного, изматывающего душу бойкота.
Зато в его сыне тетя Наташа, напротив, не чаяла души. Она не знала, чем ему угодить: приносила, как маленькому, сладости в постель, утюжила ему рубашки, стирала носки и каждое утро клала в карман его школьных брюк чистый носовой платок. Бориса умиляли эти хлопоты. За такую заботу о сыне он был готов простить этой женщине ее отношение к себе. Он смотрел, как она бережно заворачивает бутерброды в газету, как подкладывает их в портфель Вадима, и невольно вспоминал свою Галинку. Он вспоминал, как был счастлив одним только поцелуем на крыльце, любящим взглядом, румяным персиком в бумажном пакете, и улыбался…Любовь тети Наташи к чистоте и порядку простиралась гораздо дальше выглаженных рубашек. Письменный стол Вадима ежедневно подвергался ее заботливому нашествию. Она переставляла на нем предметы с места на место, перекладывала бумаги, рассовывала по полочкам и ящикам книги.
– Ну зачем вы, тетя Наташ? – расстраивался Вадим. – У меня был полный порядок на столе. А теперь ничего не могу найти. Где мой учебник по геометрии?
И тетя Наташа со всех ног бросалась искать учебник. Она перетряхивала шкафчики и ящички, то и дело демонстрируя Вадиму новую обложку:
– Этот?
– Не… Этот – по биологии. А тот – зеленый такой, увесистый.
Когда наконец тете Наташе удавалось отыскать нужную книгу, на столе и в столе впору было снова наводить порядок.
Что она и делала на следующий день…Учился Вадим хорошо, и когда настала пора задуматься о будущей специальности, Матвей и Борис устроили ему настоящий допрос с пристрастием.
– Ты надумал, куда будешь поступать после школы? – поинтересовался Матвей.
Вадим пожал плечами:
– Пока не решил.
– Уже пора задуматься, – настаивал Матвей.
– Мне кажется, – перебил Борис, – мальчик – явный гуманитарий. У него образное мышление и хорошее умение понимать значение этих образов. А так же давать оценку поступкам и событиям.
Матвей даже бровью не повел. Он постучал пальцами по столу, словно размышляя над чем-то, и осторожно спросил:
– А не хочешь стать врачом? Мне кажется, из тебя выйдет первоклассный хирург. Или терапевт. Я готов поговорить с Руфиком – он преподает во Втором меде и мог бы тебе помочь с поступлением.
Вадим покачал головой.
– Нет, дядя Матвей, спасибо… – Он помолчал, потирая ладони и лукаво поглядывая на своих отцов. – Дядя Матвей, ты помнишь мой реферат про Степана Разина? Помнишь, сколько он шума наделал в РОНО? Меня сразу направили на городскую олимпиаду… И я победил! Помнишь?
– Помню, – холодно сказал Матвей. – И что?
– Знаешь, я хочу стать историком…
Борис победно откинулся на спинку стула. Глаза его сияли.
– Молодец, сын! – сказал он громко. – Уверен, ты будешь прекрасным ученым.
– Глупости, – отрезал Матвей. – Это не профессия. Не специальность. А я хотел бы, чтобы ты приносил ощутимую пользу людям.
– Я принесу, – пообещал Вадим и улыбнулся.
Матвей подумал и пожал плечами:
– Делай как знаешь…Летом 1983 года Вадим закончил школу и без труда поступил на исторический факультет МГУ. Почти в это же время в доме появился еще один мужчина – ржаво-рыжий ирландский сеттер по кличке Пунш.
Это было первое и единственное существо среди всех обитателей квартиры, не поддержавшее молчаливый бойкот Борису. Пес не только был готов выслушивать его длиннющие рассказы и жалобы – он стал ему настоящим другом. Преданным и верным. Ни Матвей, ни Наталья Владимировна, ни даже Вадим не получали даже части той любви и внимания, которые Пунш дарил Борису. Сеттер спал на полу рядом с его раскладушкой и ни на какое другое отведенное ему место для отдыха не соглашался. Борис мог беседовать с Пуншем часами, и тот слушал, лизал ему руки и тихонько поскуливал.
– У нас дурной пес какой-то, – в раздражении резюмировал Матвей.
– Дикий и непослушный, – согласилась тетя Наташа.
– Мне кажется, – задумчиво произнес Вадим, глядя на притихшего Пунша, – что он все время плачет. Как будто терзается чем-то и не может излить душу.
– Он просто любит меня, – буркнул Борис. – В отличие от вас…К концу третьего курса Вадим стал сотрудничать с редакциями некоторых периодических изданий, охотно публиковавших очерки и научные статьи. Он нередко носил туда свои студенческие работы и очень скоро был зачислен внештатным корреспондентом в еженедельник «Московский мир».
– Если так дело пойдет, – удовлетворенно качал головой Матвей, разглядывая очередной номер газеты с большой статьей Вадима, – ты сделаешь себе имя в научных кругах…
– Сынок, – смущенно вставил Борис, – а ты не хотел бы попробовать себя в качестве… писателя?
Тетя Наташа смотрела на Вадима с обожанием.
Ее желание во всем угодить пасынку, продемонстрировать ему свою нежность и заботу с каждым днем становилось все очевиднее.
Борис, который всегда наблюдал за ее хлопотами с теплотой и благодарностью, последнее время стал испытывать необъяснимую тревогу. Она усилилась, когда однажды днем тетя Наташа, встречая Вадима из университета, поцеловала его прямо на пороге несколько раз в щеку и в шею, а потом, словно невзначай, провела рукой по его брюкам в области паха.