Вадим растерялся. Его диссертация оказалась никому не нужной грудой потерянных сил и времени. Его стипендии аспиранта не хватало даже на то, чтобы купить килограмм мяса на рынке. Его перестали приглашать на конференции, круглые столы и ученые советы, потому что приглашать было некому и некуда. Редакции ученых журналов потихоньку умирали, а те, которые выживали, теперь просили у Вадима «исторических открытий с учетом реалий сегодняшнего дня».
– Это как, простите? – недоумевал тот.
– Вы же занимались Ежовым и Шолоховым, – радостно поясняли в редакции. – Вот и напишите статью про то, как жена наркома изменяла ему с великим советским писателем. Расскажите подробно, как это было и где все происходило. В деталях.
– А зачем? – устало интересовался Вадим.
– Как? – удивлялись в редакции. – Это ведь новый исторический факт! Доказанный! Но подробностей еще никто не опубликовал. Представьте себе заголовок: «Шолохов и жена Ежова занимались сексом на подоконнике гостиницы «Националь»! И фотографию этого подоконника дадим! Тираж разлетится мгновенно!
– Во-первых, это заблуждение, – пытался возражать Вадим. – Вернее – болезненный бред самого Ежова. Никаких любовниц в «Национале» у Шолохова не было. А если и были – зачем одним порядочным людям рассказывать об этом другим порядочным людям?
В редакции наступала тишина. На Вадима пялились с театральным изумлением.
– А где вы, молодой человек, видели порядочных людей? А? Это мы, что ли? Или, может быть, наши читатели?Борис не находил себе места. Он переживал за сына, встречал его в коридоре, когда тот возвращался из очередного безуспешного похода по редакциям, заглядывал ему в глаза и со вздохом возвращался на свою раскладушку.
Последнее время Борис заметно сдал. Он чувствовал изматывающую слабость во всем теле и головокружение. Теперь большую часть времени он проводил, лежа на раскладушке и уставившись в потолок слезящимся от тоски и усталости глазами. Он вспоминал свои собственные мытарства в те времена, когда он еще обивал пороги редакций и издательств, и теперь сочувствовал Вадиму. Он страдал еще и от того, что ничем не мог помочь сыну, не мог даже просто утешить его.
Старый, верный Пунш смотрел на хозяина преданными, такими же, как и у него, грустными, слезящимися глазами и тихонько поскуливал.Однажды холодной февральской ночью 1995 года Борис сел на своей раскладушке и вслушался в темноту.
– Вадька… – позвал он негромко. – Ты спишь?
Вадим пошевелился на кровати и вздохнул.
– Я хочу сказать тебе что-то важное, сынок… – Борис облизал губы и чуть прикрыл глаза от нового приступа головокружения. – Вернее, прочитать…
Он с трудом встал, подошел, покачиваясь, к секретеру и извлек из его недр небольшую картонную коробку – похожую на те, что пирамидами грудились когда-то в ташкентском архиве.
Вадим повернулся на кровати и с интересом наблюдал за отцом. Тот поставил коробку на пол, сел перед ней и любовно вытер ладонью пыльный картон.
– Это мое сокровище, – пояснил Борис. – Вся моя жизнь.
Он аккуратно распечатал ссохшиеся листы и по очереди выложил на край письменного стола старый, шуршащий журнал «Юность Востока», стопку пожелтевших газетных вырезок, клочок мятой бумажной салфетки, потрепанную тетрадь в клеенчатом переплете и плоскую металлическую пластинку с неровными, зубчатыми краями.
Ночь за окном подернула пустым лунным глазом, и холодный железный предмет на столе вспыхнул зловещей эмблемой.
– Это – ножичек для бумаг, – пояснил Борис, поймав удивленный взгляд сына, – Я нашел его, когда работал в ташкентском архиве. Смотри…
Он взял со стола пластинку и клочок салфетки и попеременно поднес их к лицу Вадима.
– Видишь, как странно… Рисунки похожи. А между тем они сделаны разными людьми и в разное время… Но я собирался тебе показать что-то другое…
Он вернулся к столу, придвинул к нему стул и тяжело сел.
– Вот здесь… Моя тетрадь… Это главная вещь во всей моей жизни. Я никогда не расставался с ней, носил повсюду, прятал от воспитателей и надзирателей, скрывал от жестоких сверстников… И писал. Все время писал. Месяц за месяцем. Год за годом. Я написал жизни моих самых близких людей.
Он вдруг обернулся, и даже в темноте было видно, как сверкнули его глаза.
– Сынок… – голос Бориса стал глуше. – Я написал и твою жизнь…
Он полистал тетрадь, вглядываясь в потрепанные страницы, ловя ими лунный свет, как когда-то в далеком детстве, на кровати, в душной комнате интерната.
– Я хочу прочитать тебе кусочек твоей жизни, – продолжал он, переходя почти на шепот.
Мучительный приступ головной боли струйкой жидкого свинца медленно сползал по сосудам и артериям в сердце.
Вадим с тревогой вглядывался в сгорбленную фигуру отца. Тот покачнулся за столом, зажмурился и замер. Но через мгновение выпрямился и решительно поднес тетрадь к глазам.
Его голос теперь звучал ровно, лишь иногда досадливо царапая хрипотцой:
– Это последняя глава романа, который называется «Отель N». И последняя глава твоей жизни, мой мальчик…
Вадим сел на кровати, обнял руками колени и напряженно замер, стараясь не пропустить ни слова.Борис читал долго, то повышая голос, то опуская почти до шепота, то делая длинные паузы, то словно торопя события, которые предрекал.
«Мать, отец и сын приблизились друг к другу.
– Мы теперь всегда будем вместе, – прошептала мать. – По вере моей…
– А кого же убили сегодня в двести двадцать втором номере? – спросил отец.
– Моего сына, – горько ответил юноша.
– Нашего внука, – сказала мать.
– Но его нет с нами, – возразил отец.
– Его с нами нет, – подтвердила мать. – У него – другая судьба…
Все трое оглянулись печально на людей, беспокойно суетящихся возле комнаты, и, взявшись за руки, медленно двинулись по коридору – навстречу тому началу, которое всегда непременно следует за концом.
Круг замкнулся».
Борис замолчал и медленно закрыл тетрадь. В комнате повисла дрожащая тишина. Было слышно, как шевелятся занавески на окнах, прогоняя холодную февральскую ночь 1995 года.
И вдруг среди этой сосущей, вяжущей тишины пронзительно завыл Пунш. Вадиму показалось, что сердце остановилось и глыбой сколотого льда сорвалось вниз.
Еще через мгновение распахнулась дверь, и в комнате вспыхнул свет. На пороге стоял Матвей. Он испуганно протер глаза и уставился на Вадима.
– Что здесь происходит? Ты почему не спишь?
Из-за его плеча выглянула сонная тетя Наташа.
– Пес совсем сдурел! Сейчас весь дом разбудит!