– Тайна? – переспросила Веста. – Это давно не тайна для тех, кто понял, без чего нет жизни.
– Без чего же? – Недельский сжал пальцы так сильно, что женщина зажмурилась от боли.
– Без любви, – сказала она одними губами.
Начальник СИЗО вдруг убрал руку.
– А еще – без покаяния и прощения… – Веста потерла подбородок. – Без них жизни нет. Ни в настоящем, ни в будущем.
– Задаю тебе конкретный вопрос, – Недельский потерял терпение. – Ты согласна отправиться на остров и прихватить там кое-что для меня? Да или нет?
– Я не смогла бы этого сделать, даже если бы согласилась вам помочь…
– Почему?
Веста печально покачала головой:
– На Хойту может попасть только Андрей Голота. И… еще один человек.
Недельский вздрогнул.
– Какой человек?
– Его дочь.
– У Голоты есть дочь? – начальник СИЗО округлил глаза.
– Я устала, – вздохнула женщина. – Можно мне вернуться в камеру?
– Еще один вопрос. – Недельский сложил руки на груди. – Все эти байки, вся эта мистика про старуху в саване – откуда?
Веста пожала плечами.
– Душа человеческая будет маяться и страдать, пока не получит прощения…
Начальник СИЗО нахмурился. Разговор не получился. Ни на один вопрос он не получил вразумительного ответа. Кроме, пожалуй, одного…
– Правильно ли я понял, – он повысил голос, – что сокровища острова доступны лишь Голоте и его неведомой дочери?
Веста закрыла глаза и вдруг, покачнувшись, сползла со стула на пол.
Недельский некоторое время постоял над ней, повернул ботинком ее голову, потом подошел к столу и надавил кнопку звонка.
– Ну, разумеется, – буркнул фельдшер, приведя женщину в чувство и захлопнув саквояж, – она беременна…
Начальник СИЗО нервничал, поглядывая на часы. Беседа с полоумной женщиной не шла у него из головы. Самое правильное было – посмеяться над болезненным бредом арестованной. Но Недельскому почему-то было не до смеха. Ее странные речи, туманные фразы крутились в его сознании, как ручка арифмометра, которая после многократного вращения выбрасывает в окошке точный, сухой результат. В этом беспорядочном движении толкались, налезали друг на друга обрывки сказанного: «Что вы знаете о судьбе?..», «У мечты нет биографии…», «Одно важное дело, и я уйду…», «Без прощения жизни нет…», «Только Андрей Голота…», «И его дочь…».
В тот момент, когда почти смолкло стрекотание невидимого арифмометра и в узком окошке уже выстраивался итог, в кабинет вошел Кумакин.
Недельский поднялся ему навстречу.
– Все сделано, – буркнул тот. – Без особых фантазий, но чисто.
Начальник СИЗО опустился на стул.
– Подробности… – сухо потребовал он.
– Этот чиновник, который большая шишка… Бабицкий, кажется…
– Что с ним?
– Самоубийство. Лежит в ванне со вскрытыми венами. Тяжелый, боров. Намучились, пока тащили…
– А «сорок третий»? – Недельский вытер платком лоб.
– Привезли с собой, – Кумакин усмехнулся, – в целлофановом пакете.
Начальник СИЗО досадливо поморщился.
– Кровью не наследили?
– Обошлись без пачкотни. Башку свернули хлюпику.
Недельский с сомнением покачал головой:
– Трудно поверить, что так все просто…
– Пойдемте, – Кумакин двинулся к выходу. – Сами убедитесь.
Во внутреннем дворе следственного изолятора, откуда совсем недавно автозак увозил одиннадцать смертников, стояла медицинская «Волга»-универсал. Под капотом потрескивал еще не остывший двигатель. Два человека в одинаковых серых куртках и спортивных шапочках топтались возле машины. Завидев начальника СИЗО, сопровождаемого Кумакиным, они вытянулись по-военному.
– Покажите больного! – приказал Недельский.
Мужчины поспешно распахнули заднюю дверцу и выдвинули из салона носилки.
Кумакин распахнул целлофан.
– Почему он голый? – спросил начальник СИЗО.
Мужчины в серых куртках переглянулись.
– Он был в одних трусах, когда мы пришли.
Недельский отдернул шуршащее покрывало до конца и увидел посиневшее лицо молодого человека с вытаращенными глазами и застывшим между зубами языком.
– Это не он!
Кумакин открыл рот.
– Как – не он? В квартире больше никого не было! Мы проверили все комнаты.
Недельский усмехнулся:
– «Сорок третий» опять обманул смерть. Ну, может быть, это и к лучшему. Он мне теперь нужен живым.
Когда в квартире смолкли все звуки, Андрей пошевелился, разминая затекшие мышцы. Когда-то, очень давно, он с удивлением наблюдал, как вызванный Аней сантехник починяет слив под раковиной на кухне. Казалось невероятным, что в этой крохотной на вид коробке, куда хозяйки обычно ставят мусорное ведро, здоровенный детина в спецовке уместился почти целиком. Только ноги в резиновых сапогах торчали наружу.
– Здесь угол, – пояснил сантехник, – и есть дополнительное пространство. Хотите, я вам сюда еще одну кладовочку пристрою?
Анна отказалась.
И, как теперь выяснилось, к счастью.
Андрей втиснулся в это пространство под раковиной, поджав под себя ноги и скрючившись на манер китайского эквилибриста. Молодой приятель Бабицкого еще только направился в прихожую открывать дверь «новому гостю», а Голота уже догадался и о том, кто пришел, и о том, что делать дальше. Он бросился на кухню, распахнул дверцу под рукомойником и влез в короб в тот самый момент, когда в прихожей раздался приглушенный крик. Пальто ему пришлось скинуть еще в коридоре, но, по счастью, никто из гостей не придал значения одежде, валяющейся на полу.
Голота слышал, как кто-то дважды заходил на кухню, выдвигал ящики, роясь в столовых приборах. Он различал голоса. Человек на кухне произнес раздраженно:
– Бритвы нет. Есть хороший нож, подойдет?
И кто-то рядом, вероятно из ванной комнаты, ответил ему:
– Годится. Неси нож. Только поострее.
А потом все смолкло.
Андрей подождал еще немного и вылез из своего убежища. Нестерпимо болела спина, а в висках шумно стучала кровь. Он медленно вышел в коридор, поднял с пола затоптанное пальто и на мгновение замер перед распахнутой дверью в ванную. В гладкой, как зеркало, черной воде коченело голое тело Константина Карловича Бабицкого. Торчащая вверх рука со скрюченными пальцами, как будто все еще взывала о помощи, а в потухшем взгляде мертвых глаз уже застыло смирение. Смерть похитила его неготового.