Вышел в сени, нащупал коробок и чиркнул спичкой, прикуривая коротенькую папиросу «Север». Ладно, хоть не «Прибой». Тот еще табачок… Он с удовольствием курил бы «Беломор», но Клава с завидным постоянством покупала ему этот паршивый «Север», который был дешевле «Беломора». И – делать нечего – приходилось курить эти «гвоздики», отдающие пылью и кислятиной.
Степан вышел на крыльцо и затянулся. Луна действительно светила так, словно хотела превратить ночь в день. Каждое яблочко видно, каждую вишенку! Урожай нынче богатый. Клавдия даже замутила два ведра настойки, что в иные времена, как выразился бы его сынок Леша, ныне постигавший науки в Москве, было бы нонсенсом. А нынче вот, не нонсенс…
Рыбак сделал еще две затяжки, и папироса кончилась. Он выплюнул окурок в кусты.
«Кошки»… Надо добыть завтра где-то «кошек», хотя бы парочку. Они-то достанут до самого дна, не то, что сети. По крайней мере, известно, где искать – возле Горбатого моста. Даже если кто и увидит – не беда. Всегда можно отговориться:
«Труп утопленника нашли?»
«Нет».
То-то. Стало быть, надо искать. Вот он и ищет…
Да, точно. Надо достать хотя бы две «кошки». Желательно чугунные, чтоб через всю толщу ила проскребли до дна. И чтобы крюками заточенными в этот ящик вцепились намертво!
Черт, а вдруг удастся зацепить несколько ящиков?
А если кто увидит?
Нет, лучше завтра пусть ночь будет как ночь, без луны. Тогда никто ничего и не увидит. А ежели увидит, так не разберет, что это он там на озере делает. Может, труп утопленника ищет. Разве не ясно? Отличиться хочет. Вот, дескать, все искали, да не нашли, а он, Степан Яковлевич Востриков, не отступился, проявил настойчивость, подобающую волю и продолжил поиски самостоятельно. Такой он вот обязательный и настырный человек.
А что, может, он и найдет утопленника. Но все же лучше ящик с золотишком. Нет, два бы зацепить! А потом можно и этого грузинского футболиста отыскать. Вот, дескать, искал Востриков парня – и вот он!
– И флаг мне в руки! – произнес Степан вслух и огляделся.
Все спят. Только в одном из окон у Василия Степановича, похоже, на кухне, горел свет.
«Забыл выключить? – лениво подумал Степан. Сколько лет они живут через улицу, а и не выпили вместе ни разу. Ну, как же, он ведь начальство. Завмаг, это вам не хухры-мухры. „Хотя, видывали мы начальство и похлеще, – произнес про себя Степан. – И ничего, за ручку с ним здоровкались. Он вообще какой-то… нелюдимый, этот Филипчук. А, хрен с ним“.
Степан постоял еще немного, глядя на одинокий огонек в доме Филипчука, а потом отправился спать. Завтра у него забот будет много. Опять же, «кошек» надо где-нибудь раздобыть. Может, на завод сходить, выставить поллитру, вот и выкуют?
«Точно», – решил Степан и вошел в сени. Там он положил коробок на место и ступил в комнату.
Клава спала, приоткрыв рот. Степан забрался на кровать, набросил на себя одеяло и повернулся на бок. Спиной к Клаве.
А завмаг Филипчук… Он не забыл выключить на кухне свет. Он сидел, упершись невидящим взором в оконное стекло, и вспоминал, вспоминал, вспоминал…
* * *
Два электрических фонаря над высоченной входной дверью, ведущей внутрь внушительного здания Казанского отделения Госбанка, едва освещали огромное крыльцо с толстыми колоннами. Однако в неясном их свете все же можно было разглядеть, что вместо одного часового вход в банк охраняют двое.
– Это еще что за новость? – удивился Родионов.
– Нищива, хузяин, сыпыравимыся, – заверил его Мамай, а Ленчик насмешливо прошептал:
– Какая нам разница, Савелий Николаевич. Газу все равно, сколь человек ему усыплять, одного или десяток.
– Оно, может, и так, но с какой стати усилена охрана? – тихо сказал медвежатник.
– А что, внутри здания охрана тоже усилена? – уже с тревогой спросил Ленчик.
– Не знаю, – ответил Савелий Николаевич. – Вполне вероятно. Поэтому, надо быть готовыми и к такому повороту.
Они стояли за пристройкой соседствующего с банком доходного дома, почти вплотную – через узкую тропочку – примыкавшей к забору, окружавшему банк.
Им пока везло.
Кажется, поднялся ветер. Точно, подул прохладный ветер с Волги и освежил пылающий лоб Якима, только-только осознавшего, какое неподъемное дело они затеяли.
Он посмотрел на Родионова, но тот не показывал никакого волнения. И через несколько мгновений спокойно произнес:
– Давай, Ленчик.
Адъюнкт-профессор и по совместительству вор кивнул и достал из сумки, висящей через плечо, небольшой брусочек с торчащими из него несколькими головками спичек – самодельную шашку. Чиркнув ими о коробок, Ленчик весело посмотрел на подельников и перебросил шашку через прутья забора на территорию банка.
Скоро шашка задымилась и принялась с легким шипением испускать белесый газ, медленно поплывший в сторону часовых. А еще через четверть минуты латышские стрелки уже лежали в разных позах с гарантией, что в течение нескольких часов их не сможет разбудить даже пальба из пушек над их головами. Яким и Серый, как было расписано им на вечернем совещании у Мамая, со всех ног бросились к входу в банк и оттащили мертвецки спящих красноармейцев в ближайшие заросли кустарника. К этому времени у банка уже стоял Ленчик и доставал из своей сумки еще три шашки. Он враз зажег их и кивнул Якиму. Тот, словно пропуская вперед даму, галантно раскрыл двери, но в банк ступила не женская ножка в летнем ботике, а влетели три вонючие шашки. Яким тотчас закрыл дверь, а Ленчик стал смотреть на часы. Целую минуту он стоял неподвижно, наблюдая за секундной стрелкой. А когда минута закончилась, он кивнул в сторону Родионова и Мамая и надел маску. То же проделали Яким с Серым, после чего, прикрывая друг друга, вбежали в здание банка.
Каким молодчиной все же был Ленчик!
Прихожая банка, или как называл ее Ленчик, холл, словно поле сражения был усеян телами людей. Яким и сейчас мог запросто вспомнить ту картину, что предстала перед его взором, когда он ворвался в банк.
Прямо возле входной двери стоял стол, и пожилой красноармеец спал, лежа на нем половиной корпуса.
Недалеко от него, раскинув в стороны руки, лежал на полу стрелок с нашивками младшего командира. Еще двое солдат дрыхли возле колонн. Рядом с ними валялись винтовки с примкнутыми штыками, которые Яким на всякий случай прибрал в сторону.
На ступенях, ведущих на второй этаж, ничком возлежал человек в штатском, зажав в руке револьвер со взведенным курком, – все, что он успел сделать до того, как наглотался усыпляющего газа. А у входа в цокольный этаж сидел, опершись спиной о стену, еще один красноармеец с открытым ртом. Он храпел так громко, что рулады были слышны даже на другом конце холла. Мамай, хмурый и раздраженный чем-то с самого поезда, толкнул его носком сапога, и тот повалился на бок, перестав, наконец, храпеть.