Меня уже пробирал озноб.
— Вот именно. Хорошенького понемножку. Держи.
— Давай сюда. Ну, будет. Спасибо за компанию. — Молчание. — Что высматриваешь?
— Отсюда видно старый дворец?
— Не-а. Он дальше, за изгибом долины, и выше.
— Да, точно. — Молчание. — Ветер.
— Ага.
— Того и гляди, сдует.
— Пусть живет, покуда ее не сдует.
— Что?
— Так, ничего. Молчание.
— Боже, какие звезды.
— Красотища, а? Слушай, ты, похоже, замерзла.
— Да я сейчас просто околею, мать твою.
— Пойдем-ка назад. А то разговоров не оберешься.
— Верно. Господи, у меня зубы стучат. Я-то думала, это только так говорится.
Мне подумалось, что крепкая смесь водки с мартини способна нейтрализовать действие косяка. Скорее всего, это не имело ничего общего с действительностью, но меня все равно тянуло выпить. Я была не вполне уверена, что смогу вести членораздельный разговор или хотя бы просто ворочать языком, и потому временно перевела себя в Режим Минимальной Речи: не вклинивалась в разговоры, а только слушала или просто кивала с пониманием/сочувствием, пока говорил кто-нибудь другой. Зануда-австриец чуть было снова не привязался ко мне со своей фабрикой, и пока я маневрировала, чтобы от него улизнуть, меня вынесло прямо на принца.
— Катрин, вы не скучаете?
— Оттягиваюсь по полной, Сувиндер. Обалденная тусовка! А ты, маленький принц, не скучаешь, бэби? — Ага, Катрин. Все еще в Режиме Пьяного Лепета. Идиотка, заткнись немедленно.
— Ха-ха! Вы такая остроумная, Катрин. Да, приятно вернуться домой. Согласен, вечер удался. Кстати, я уже говорил, что хочу показать вам еще кое-какие уголки страны. Лангтун Хемблу жаждет устроить нам поездку на джипе. Недели бы хватило. Катрин, здесь необычайно красивые места. Можете задержаться у нас подольше? — Он умоляюще сложил руки. — О Катрин, пожалуйста, скажите, что можете!
— А, катись все к черту, почему бы и нет? — услышала я собственный голос. Да, травка была забористая.
— О, вы — просто чудо! Вы меня осчастливили! — Сувиндер, кажется, собирался взять мое лицо в ладони, но потом передумал и просто схватил меня за руки — к этому моменту они более или менее отогрелись, причем без видимых признаков обморожения — и тряс до тех пор, пока у меня снова чуть не застучали зубы.
Я спала очень, очень крепко всю ночь напролет. Сначала я была почти уверена, что проведу ее не одна. На приеме, где царила непринужденная атмосфера, располагающая к интиму, я выделила из толпы нескольких вполне подходящих кандидатов и, кроме того, ощутила в себе размягченную, нетрезвую сговорчивость и своего рода устремленность к мужскому полу, что всегда помогает… но в конце концов, наверно, сказалось утомление, что ли. Вечер действительно удался, я завела огромное количество контактов, почти все из которых означали для меня знакомство с интересными людьми, собрала кучу информации и вообще замечательно провела время, как в юности.
У меня даже не возникло мысли, что согласие на поездку по стране с Сувиндером — это ошибка. Я не исключала, что в прохладном свете нового дня смогу и пожалеть о своей уступке, но в тот момент раскаяния не было и в помине; пока еще не было.
Кроме того, здесь была диковинная радуга животных: серые лангуры, красные панды, голубые овцы, черные медведи и куницы с желтыми горлышками, которых почти невозможно было увидеть и о чьем присутствии — как и о присутствии леопардов, туров, горалов, кабарги, мунтжаков, горных кроликов и антилоп, которые делили с ними горы, — можно было судить только по их помету, следам и костям.
Мы с принцем посетили Джойтем, Хрусет, Сангаману, Камалу и Герросакаин. Лангтун Хемблу неторопливо вел старый «лендкрузер» через десятки скученных деревень, где жители при нашем появлении останавливались, расплывались в улыбках и почтительно кивали, дети со смехом бросались врассыпную, козы, спотыкаясь, трусили прочь, овцы с безразличным видом брели дальше, а куры все так же деловито клевали дорожную грязь. На развалинах великого монастыря Трисул мы сделали остановку, чтобы выпить чаю.
В низине повсюду цвели кусты рододендрона; их блестящие, толстые листья были такого густого цвета, что казались не зелеными, а почти черными. Деревьев здесь осталось мало, разве что в предгорьях и на крутых склонах кое-где сохранились остатки смешанных лесов. Их потеснили фермы, разбросанные по холмистой местности; ряды домов, словно контурные линии, обводили каждый подъем земли.
Родственники, знать, ламы и государственные чиновники встречали принца по-разному: кто — с вежливой приязнью, кто — со сдержанным уважением, кто — просто по-дружески, а иные — с неподдельной радостью. Подданные не собирались толпами, не размахивали государственным флагом, не кричали «ура», но зато можно было не бояться, что какие-нибудь анархисты подбросят бомбу. Люди приветственно махали и улыбались.
Мы посетили одну больницу. Это было чистое, но убогое здание с множеством помещений и множеством кроватей. Того оборудования, без которого среднестатистический европеец не мыслит подобных учреждений, там практически не было. Сувиндер раздал пациентам небольшие подарки. Я чувствовала себя неприлично здоровой, как будто мое тело — которое, по моим ощущениям, напиталось жизненными соками и лучилось энергией — могло оскорбить больных.
Еще мы обошли несколько школ, и это уже было гораздо веселее. Затем побывали на рынке яков в Камалу, застали индусскую свадьбу под Герросакайном и буддистские похороны в Хрусете.
Мы ездили на велосипедах посмотреть на полузамерзшие водопады, заброшенные крепости, живописные старые монастыри и живописных старых монахов. В ущельях мы переправлялись через бурные молочно-белые реки по крытым висячим мостам, плетенным из лозы. Принц тяжело дышал и отдувался на крутых подъемах: он опирался на две длинных палки, обливался потом и все время просил за это прощения, но ни разу не остановился на полпути и не заставил себя ждать. Все принадлежности для пикника и прочие необходимые в дороге вещи носил на себе Лангтун; он наотрез отказывался поделиться со мной частью груза, поэтому на мою долю приходились только бинокль и фотоаппарат «кэнон», купленный в Джойтеме.
Что приятно — я ни на шаг не отставала от Лангтуна: хоть и он был изрядно нагружен, разница в возрасте между нами составляла добрый десяток лет; впрочем, как я подозреваю, он намеренно сдерживал свою прыть, чтобы мы не переутомились.
В одном из таких походов я обронила шелковый цветочек, подарок Дулсунг.
Хатжаты — так назывался род печенья. Мы постоянно грызли эти хатжаты. Очень распространенным кушаньем оказались лепешки. Те, что из пшена, назывались джерду, а те, что из пшеничной муки, — пихо. Изучив свой путеводитель, я зазубрила с десяток слов и знала, что «деревня» будет «фа», «трактирщик» — «тэкл», «ворона» — «куг», «смерть» — «мур». Какие-то слова запоминались очень легко в силу сходства с английскими, а также с теми, что пришли из Индии и Непала: местная денежная единица называлась «руле», «тей» означало «чай», а «намет» — «здравствуй».