Мы останавливались на ночлег в двух старинных замках (в одном было тепло, но неуютно, в другом — все наоборот), в правительственной резиденции (аскетизм, просторные залы, а вместо кроватей — чтоб мне сдохнуть! — войлочные гамаки. Кстати, я там прекрасно выспалась), в «Гранд-отеле Герросакайн», в «Дорожном чайном доме» (помпезная вывеска, убогие комнаты) и в мужском монастыре, куда мне, как женщине, вход был заказан, поэтому меня разместили в особой клетушке, нависшей над стеной.
К моему удивлению и огромному облегчению, Сувиндер вел себя безупречно: не пытался заигрывать или поглаживать меня по коленке, не стучался в дверь по ночам. В целом путешествие принесло желанный отдых и приятную усталость. Я намеренно оставила в Туне лэптоп и оба телефона (мобильный в этих местах так и так не работал). Получился, как бы это сказать, творческий отпуск на время дней отдыха во время творческого отпуска. Да, примерно так. Мне было хорошо. Несколько раз я вспомнила Стивена и даже вытащила на свет божий два диска, CD-Rom с «Бизнес»-планом развития Тулана и DVD с похождениями неверной жены моего любимого; подержав их перед собой и полюбовавшись радужными переливами, я убрала и тот и другой на место — в карман.
Не исключено, думала я, что за это время все решилось само собой: нужно только вернуться в Тун, сделать несколько телефонных звонков и кинуть пару сообщений по электронной почте. Возможно, Стивен уже знает об измене Эммы, она забрала детей, а сам он сейчас на пути в Тулан: Чтобы Все Забыть. Возможно, «Бизнес» надумал купить более привлекательную страну, а Тулану отчислит миллиард-другой в порядке компенсации.
В отсутствие, пусть даже кратковременное, электронной связи такие возможности стали казаться вполне реальными, как будто конденсатор моей судьбы, где накапливались повороты и перемены, прежде разряжался от каждого телефонного звонка и электронного письма, но вот его оставили в покое, чтобы он полностью зарядился, и при первом же включении он взорвется вместе со всеми сложностями и разгонит сгустившийся мрак.
Впрочем, фантазировать гораздо проще, чем думать.
Раз или два мы с принцем решили выпить немного виски и засиделись допоздна. Он рассуждал о давно назревшем введении конституционной монархии, о необходимости строительства дорог, школ и больниц, о своей любви к Парижу и Лондону, о нежной привязанности к дяде Фредди и о тех переменах, которые неминуемо произойдут, если — точнее, когда, потому что он говорил об этом, как о неизбежности — его страной завладеет «Бизнес».
— Сделка с Мефистофелем, да и только, — грустно сказал он, глядя на язычки огня в камине. Все остальные уже ушли спать, и в гостиной отеля остались только мы вдвоем да еще графин с жидкостью, словно зачерпнутой из торфяного болота в Ислае.
— Ну, — ответила я, — что касается конституционной монархии, тут вы практически ничего не теряете. А может быть, даже в чем-то выигрываете. Вероятно, «Бизнес» предпочтет иметь дело с единственным правителем, а не с целым парламентом; если страна останется… — (я попыталась подыскать какой-нибудь вежливый синоним к слову, которое первым пришло мне в голову, но день был долгим, я очень устала — и ничего не получилось) — недемократичной, корпорации это будет только на руку. Если же общество потребует перемен, «Бизнес» просто откупится отдельными реформами, а то и откровенными взятками. В этом можно усмотреть гарантию вашего положения, Сувиндер.
— Я не имел в виду собственную персону, Катрин, — сказал он, покручивая виски в стакане. — Я имел в виду свою страну, народ.
— Ах вот оно что. Понимаю. — Господи, какой же мелкой я себя показала. — Вы хотите сказать, людей никто не спросил, хотят ли они этого.
— Вот именно. И я просто не могу им сказать, что может случиться.
— А кто об этом знает?
— Кабинет министров. В общих чертах — ринпоче Беиес; мать тоже каким-то образом прознала.
— И что они все думают?
— Министры только рады. Ринпоче… м-м, даже нельзя сказать, что равнодушен. Ему — что так, что этак, все хорошо. Да. Мать имеет весьма смутное представление, но глубоко презирает эту затею. — Он глубоко вздохнул. — Другого я от нее и не ждал.
— Ну она же мать. Она просто хочет, чтобы все было так, как лучше для сына.
— Ха! — Принц осушил рюмку. Потом внимательно ее изучил, словно удивляясь, что внутри пусто. — Я выпью еще, — объявил он. — Хотите еще виски, Катрин?
— Немножко. Совсем чуть-чуть… Это слишком много. Ладно, не важно.
— Думаю, она меня не простила, — мрачно произнес он.
— Королева-мать? За что?
— За все.
— За все?
— За все.
— Например? За Вторую мировую войну, за синдром токсического шока, за телепроповедников, за сингл «Эйки Брейки Харт»?
— Ха, да нет, конечно. За то, что я так и не вступил в повторный брак.
— Ясно.
Раньше мы не затрагивали — никогда — тему его недолгого брака с непальской принцессой, которая погибла в горах двадцать лет назад, при аварии вертолета.
— Ну, человеку нужно пережить скорбное время. И вообще, не все сразу. — Говорю банальности, подумала я. Но так уж заведено: все их произносят. Я где-то читала, что Людвиг Витгенштейн не умел вести светскую беседу и даже не мог произносить рутинные фразы. Жуть, да и только.
Сувиндер пристально смотрел на огонь в камине.
— Я ждал, когда встречу ту самую, единственную, — поведал он язычкам пламени.
— Охотно верю, принц. Но не может же быть, чтобы ваша матушка ставила это вам в вину.
— По-моему, у матерей свои представления о первородном грехе, если воспользоваться христианским термином, Катрин, — вздохнул Сувиндер. — Человек виновен изначально. — Он обернулся на дверь. — Я все время жду, что мать сейчас войдет в дверь. В любую дверь, которая ближе ко мне, — будь то в Тулане или за его пределами; меня не покидает чувство, что она вот-вот явится и начнет меня отчитывать.
— Сувиндер, она же, как бы это сказать, не встает с постели.
— Я знаю. — Он вздрогнул. — В том-то и ужас.
В тот вечер он все-таки до меня дотронулся: чисто по-дружески, без заигрывания взял меня под руку, когда мы шли каждый в свой номер. Он не сделал попытки меня поцеловать, ничего такого не было. Это и к лучшему: я уже готовилась к схватке с проклятым гамаком; впрочем, когда мне удалось в него забраться, он оказался очень удобным.
Следующий день был последним. Когда настало прекрасное безоблачное холодное утро, мы выехали в направлении Туна и остановились на завтрак у развалин старого монастыря в Трисуле.
Лангтун Хемблу достал из машины и установил два стула, накрыл скатертью дорожный столик, разложил на нем приборы и еду, заварил чай «Эрл Грей» и отправился в гости к родственнику, жившему поблизости.
Деревья, которые росли на земле разрушенного монастыря, кое-где возвышались над каменной кладкой; легкий ветер шуршал листьями. Розовые зяблики и горихвостки прыгали вокруг нас и клевали крошки чуть ли не с ладони. Голосили клушицы, чьи крики эхом отдавались от пустых стен.