— Я попрошу ее. А что это за имена?
Вайкери взял чашку двумя пальцами за ручку, пересек комнату и встал рядом с Гарри перед огнем.
— Питер Джордан, Уолкер Хардиджен и некто или нечто по имени Брум.
* * *
Грейс предпочитала не есть перед занятиями любовью. А потом Гарри лежал в ее кровати, покуривал сигарету и слушал граммофон, игравший пластинку оркестра Гленна Миллера, под аккомпанемент негромкого побрякивания посуды из крошечной кухни, где Грейс готовила еду. Она возвратилась в спальню через десять минут. Одетая в халат, небрежно перехваченный пояском на ее стройной талии, она держала в руках поднос с их ужином: супом и хлебом. Гарри сел, прислонившись к одной спинке кровати, а Грейс — к другой. Поднос стоял между ними. Она подала ему тарелку с супом. Время близилось к полуночи, и оба умирали от голода. Гарри любил смотреть, как Грейс ест — она получала истинное удовольствие от простой пищи. Халат распахнулся, открыв ее прекрасное сильное тело.
Заметив, что любовник смотрит на нее, она спросила:
— О чем ты думаешь, Гарри Далтон?
— Я думал о том, что ужасно не хочу, чтобы это кончалось. О том, как сильно я желаю, чтобы все ночи моей жизни были такими же, как эта.
Ее лицо сразу опечалилось: она совершенно не могла скрывать свои эмоции. Когда она была счастлива, ее лицо, казалось, светилось. Когда она сердилась, ее зеленые глаза словно рассыпали искры. А когда она грустила, как сейчас, ее тело делалось совершенно неподвижным.
— Ты не должен говорить такие вещи, Гарри. Это против правил.
— Я знаю, что это против правил, но это правда.
— Иногда лучше держать правду при себе. Если не говорить ее вслух, от нее не будет слишком уж сильного вреда.
— Грейс, я думаю, что я люблю...
Она хлопнула ложкой по подносу.
— Господи! Гарри, никогда больше не говори такие вещи! Иногда тебя просто невозможно понять. Сначала ты говоришь мне, что не можешь видеться со мной, потому что чувствуешь себя виноватым, а теперь заявляешь, что любишь меня.
— Мне очень жаль, Грейс, но это чистая правда. Я думал, что мы всегда можем говорить друг с другом начистоту.
— Ладно, хочешь правды — так вот тебе правда. Я замужем за замечательным человеком, о котором очень тревожусь и не хочу, чтобы ему было плохо. Но так получилось, что я по уши влюбилась в одного детектива, который переквалифицировался в охотника на шпионов, по имени Гарри Далтон. А когда эта проклятая война закончится, я должна буду расстаться с ним. И каждый раз, когда я позволяю себе задуматься об этом, мне становится очень больно. — Ее глаза вдруг наполнились слезами. — Так что заткнись и ешь свой суп. Прошу тебя, давай поговорим о чем-нибудь другом. Я целыми днями торчу в этом затхлом подвале, где нет никого, кроме Джаго с его дурацкой трубкой, и хочу знать, что происходит в других частях мира.
— Хорошо. Я хочу попросить тебя об одной любезности.
— Какой еще любезности?
— Профессионального характера.
Она недовольно улыбнулась.
— Проклятье. Я-то надеялась на что-нибудь сексуального характера.
— Мне нужно, чтобы ты без шума проверила по архиву несколько имен. Просто посмотреть, есть ли на них что-нибудь.
— Ладно. И что это за имена?
Гарри повторил то, что ранее сказал ему Вайкери.
— Договорились. Я посмотрю.
Она покончила с супом, откинулась на спинку кровати и смотрела, как ест Гарри. Когда он тоже доел, она поставила тарелки на поднос, а поднос спустила на пол рядом с кроватью. Потом выключила электричество и зажгла свечу на ночном столике. После этого сбросила халат, и они снова занялись любовью. Грейс никогда еще не вела себя так с Гарри: все ее движения были медленными, осторожными, будто его тело было сделано из хрусталя. За все время она ни разу не отвела взгляда от его лица. Когда все закончилось, она, словно обессилев, упала ему на грудь. Все ее тело было расслаблено и покрыто легкой испариной, он чувствовал на шее ее теплое легкое дыхание.
— Ты хотел правду, Гарри. Вот это и есть правда.
— Я должен быть честен с тобой, Грейс. От этого не может быть вреда.
* * *
В начале одиннадцатого утра Питер Джордан, стоя в бывшей библиотеке штаб-квартиры Вайкери на Вест-Хэлкин-стрит, набрал номер телефона Кэтрин Блэйк. На протяжении многих лет этот разговор, продолжавшийся всего минуту, держал рекорд по числу прослушивавших его сотрудников имперских служб безопасности. Сам Вайкери потом прослушивал проклятую запись раз сто, пытаясь отыскать в разговоре ошибки с той скрупулезностью, с какой ювелир ищет пороки в бриллианте. Точно так же вел себя Бутби. Копия магнитофонной записи была доставлена курьером-мотоциклистом на Сент-Джеймс-стрит, и после этого над дверью сэра Бэзила целый час светилась красная лампа — он снова и снова вслушивался в запись.
В первый раз Вайкери слышал только Джордана. Он стоял в нескольких шагах от американца, вежливо повернувшись к нему спиной, и не отрываясь глядел в огонь.
— Послушай, мне очень жаль, но я никак не мог позвонить тебе раньше. Все это время был чертовски занят. Пришлось лишний день пробыть вне Лондона, и не было никакой возможности дать о себе знать.
Пауза, во время которой собеседница говорит ему, что в извинениях нет никакой необходимости.
— Я очень скучал без тебя. И все время, пока был в отъезде, думал о тебе.
Пауза. Женщина отвечает, что тоже ужасно скучала и ждет не дождется следующего свидания.
— И я тоже очень хочу увидеть тебя. Собственно, поэтому и звоню. Я заказал для нас столик в «Мирабелле». Надеюсь, тебе удастся выкроить время на ленч.
Пауза. Она говорит, что в восторге от этого предложения.
— Вот и чудесно. Увидимся там в час дня.
Пауза. Она говорит, что очень любит его.
— И я тоже люблю тебя, дорогая.
Когда разговор закончился, Джордан довольно долго молчал. Вайкери, глядя на него, вспомнил о Карле Бекере и о тех кратковременных приступах депрессии, в которые бывший музыкант погружался всякий раз, когда Вайкери заставлял его посылать очередную радиограмму по планам «двойного креста». Остаток утра они провели за шахматами. Джордан просчитывал каждый ход на несколько шагов вперед; Вайкери изощрялся в ловушках и комбинациях. Во время игры они слышали, как подшучивают друг над другом отдыхавшие наблюдатели, чьи голоса то и дело прорывались сквозь грохот пишущих машинок, расположенных внизу, в оперативной комнате. Джордан раз за разом учинял Вайкери такой разгром, что тот в конце концов отказался играть.
В полдень Джордан направился в свою комнату и переоделся в военную форму. В двенадцать пятнадцать он вышел черным ходом из дома и забрался в заднее отделение служебного фургона. Вайкери и Гарри заняли свои места в оперативной комнате, ну, а Джордан тем временем ехал в Парк-лейн. Его везли с такими же предосторожностями, какие, вероятно, применялись бы для доставки на допрос самого высокопоставленного пленника. Машина остановилась около незаметной двери ГШСЭС на Блэкберн-стрит, и Джордана ввели внутрь. В течение следующих шести минут никто из команды Вайкери его не видел.