– Мальчик хочет зацепить хвост почти у ледяного ядра. Мы пройдем совсем рядом, это возможно. Хочет взять пробы, а с борта этого сделать нельзя. У нас же не предусмотрен маневр, захватить образец «гравитационной рукой» тоже не выйдет, слишком далеко, – пояснил пан Пулавский. Видимо, за три месяца соседства с Эстремадурой проблемы астрофизика стали ему хорошо известны.
– Что в этой паскудной комете особенного? Почему нельзя попросту послать к ней отдельную экспедицию? А данные передать к нам на борт вместе с анализом ее чертовых образцов? – вспылил Хансен, предчувствуя, что до момента полной капитуляции осталось совсем немного – один увесистый аргумент.
– Не думаю, уважаемый Юл, что вам известны реалии подводных течений высокой научной действительности, – мягко возразил ему доктор Го. – Комета может не быть особенной, и это именно требуется проверять. Она редкая, случайная гостья из облака Оорта. Ее обнаруживали недалеко от двухсот лет назад. Явление на орбите Урана. Сейчас по параболе удаляется из системы. Стандартная ее идентификация не удалась. В силу общего сбоя аппаратуры, близко мистическим характером. Но чтобы организовать отдельное изучение, нужно долгонудное оформление циркуляров и бесчисленных прошений. Так как проблема не исчисляется насущной, даже не стоит нигде на очереди исследования. И возможно, более никому не нужна. К тому же случай и называет себя удобным, потому что у некоторых есть ум счастливо его не игнорировать. Вам всегда к лицу было упрямство, дорогой мой Юл, но имеется день, когда победа достается отступившему на шаг.
– Вообще-то мальчик не причинил никому вреда, кроме как себе самому, – снова вступился пан Пулавский, при этом его полное усатое лицо чуть скривилось, видно, интендант припомнил сокрытое осквернение камбуза. – И если он так желает свою комету, рисковать тоже ему одному… Конечно, вы скажете – ремонтный бот. А я скажу, бог с ним, с ботом, хотя и ответственное за хозяйство лицо. Все равно, пользы от наших челноков кот наплакал. Да и какого такого лешего чинить теперь снаружи? Летим, как майские жуки в коробчонке.
– Господи Боже, если ты есть! – не выдержала на удивление трезвая в тот день Кэти Мелоун. – Я уж слышать больше о вашей комете не в состоянии! Или пусть парень, наконец, совокупится с этой космической дрянью, или дайте ему обратно гермошлем и перекройте кислород. Иначе гермошлем надену я!
– Хватит! – рявкнул тогда во всю глотку Хансен. – К дьяволу! К его бабушке! В ледяной ад! В черную дыру! Во вселенскую задницу! Пусть полоумный псих летит, куда пожелает! На ремонтном боте! На плазменном луче! Верхом на пушке или на тебе, пан Збигнев, раз ты такой сердобольный! Похороны за общественный счет! И чтоб ни-ни! Чтоб ни единая живая душа! Даже! Не заикнулась! При мне! Делайте, что хотите! – в порыве ураганного верховного гнева возопил Командор, все же бросил напоследок своему второму пилоту: – Ты, однако, проследи! – и вышел вон.
И знаменательный день настал. Как раз сегодня. Кажется, сразу после завтрака. Потому как промежуток временного доступа был ограничен крайне, да еще заранее пришлось уговориться на освобождение от дежурной вахты второго пилота Антония. Тут же Мадянов, пробудившись окончательно, свесил голову вниз, откинул нагретое покрывало – ага, соседушка дрыхнет, словно белый медведь на льдине, и как ему не холодно! Вечно Гент спит в одних кальсонах, одеяло – на пол, даже безрукавку-тельник долой, а пижамы у него сроду не имелось. Пробовал как-то спать и без кальсон, только Арсений возмутился. Не из чувства стыдливости или даже зависти к чужим достоинствам, но все же экспедиционная спальная каюта, а не средней руки бордель на «Афродите»! Правда, на нехорошо известном орбитальном спутнике-полупритоне доктор ни разу не был, но слышать доводилось. И почему-то Мадянов пребывал в тайной уверенности, что уж сосед его Гент числился там в завсегдатаях. Может, срабатывало подсознание, помимо его желания выводившее привычные штампы. По крайней мере, на «Афродите» Галеон Антоний чувствовал бы себя как в родном доме, таково было глубокое убеждение доктора.
– Вставай, Илья Муромец, твоя печь сбежала! – крикнул Арсений вниз и выбросил на койку соседа заранее запасенный крошечный мячик для игры в инерционный сквош.
Шарик попал Антонию в грудь, и, как то положено инерционному мячу, равномерно и однообразно запрыгал на одном месте. Кого угодно довело бы до бешенства меньше чем через минуту, Гент проснулся через пять. Еще столько же сосредоточенно наблюдал прыжки у себя на груди и лишь потом лениво в единое движение уловил безобразника в ладонь. Вот это нервы! Н-да, и зачем тогда на свете Э-модулярные психологи!
– Вставай, говорю! Сегодня славный рыцарь ДонКихот поскачет к своей Альдонсе! А ты ему – заместо Санчо Пансы будешь. Пан Збигнев, думается мне, уже готовит Росинанта!
– Кто кем будет? Кто куда поскачет? И на ком? – не понял его Антоний. Классику, прошлую и современную, он совершенно не читал и, кажется, не видел в этом никакой для себя нужды.
– Не важно. По крайней мере для тебя, – с притворной скорбью замахал на него сверху рукой Мадянов. Еще не хватало, чтобы Гент претендовал с доктором на общее интеллектуальное равенство, и без того в присутствии второго пилота Арсений частенько ощущал собственную второсортность. – Про комету забыл, что ли?
– А-а! То-то я думаю, чего ты орешь с утра пораньше! – Антоний нехотя зевнул.
– С какого утра? У тебя, если не вахта, всегда с утра пораньше, хоть в ужин, хоть в обед. В жизни не видел большего лентяя. Из корабельной библиотеки на экран ничего же, кроме порноблоков, не вызываешь! Единственный раз, когда бы стоящее что посмотрел! Того же «Дон-Кихота». Ведь читать, поди, совсем разучился?
– А я и не умел! – и Гент, довольный своей шуткой, дико заржал. – На себя взгляни. Видал я твою фильмотеку сладких снов, извращенец! Мне, к примеру, таиться нечего. Подумаешь, дело житейское.
– Ты нарушаешь этические нормы совместного проживания, – оскорбленно отозвался сверху Арсений. Ему и в голову не приходило, что Гент запросто может залезть в его самые личные вещи. Где-то должна же проходить граница, чего можно, а чего нельзя. Но кажется, для Антония никаких границ вообще не существовало. А ведь в глубине души сосед его был порядочным человеком. Парадокс какой-то. – У тебя начисто отсутствует элементарное воспитание. Будто Маугли, право слово. Не спрашивай, кто это такой, все равно тебе не понять.
– Почему не понять? Я знаю. Один парень, который рос с волками. Мне Хансен про него рассказывал. Давно еще. И тоже говорил, будто это про меня. А воспитание было, – задумчиво вдруг произнес Гент, и на короткое время замолчал, что-то припоминая. – Было, только взяло и все вышло!
Кое-как Арсению удалось вовремя вытолкать, почти взашей, а из общей душевой так и громкой руганью, добровольно ответственного ныне второго пилота на предстоящий торжественный завтрак. «Торжественный» в кавычках, затея вечно страждущего организационной деятельности фон Герке-Цугундера. В экспресс-столовой уже сидели Тана и рядом притихший, строгий Эстремадура. Навигатор и звездочет пребывали сегодня в состоянии фантастического согласия, неужто и впрямь Тана переживала за нескладного, носатого астрофизика? Что же, выбор не так уж плох. Без малого ровесники, только в космосе, не то что в науке, – год за пять, и оба молодые таланты, каждый в своей области. Но и забегать наперед в таких случаях не полагалось.