Целый месяц Пулавский колдовал в своей каптерке непонятно над чем, вздыхал за ужином и порой за завтраком и обедом, даже умудрился поссориться на время с женихом и соседом, сеньором Рамоном. Смех, да и только, из-за чего. А дело в том, что астрофизик Эстремадура, с намеком на предков-идальго или от выверта ума, притащил с собой на борт «Пересмешника» карнавальный костюм матадора, и то неполный. В комплект входили шляпа с необъятной тульей, двусторонний плащ и короткая в пояс курточка, расшитая настоящим, серебряных нитей, витым шнуром. И вот сеньор Рамон посчитал возможным для себя жениться именно в таком наряде. Дескать, его славное прошлое в виде усопших предков наглядно и достойно найдет свое отражение в национальном костюме.
Это было даже не остроумно. Хотя бы потому, что никаких матадоров, пикадоров и тореадоров, с бандерилья и без оных, в роду у сеньора Рамона не водилось. Разве доблестные предки-идальго созерцали корриду со зрительских трибун. Но самое главное, в дополнение к верху костюм его не имел никакого низа, в смысле штанов и башмаков. Форменный же полукомбинезон с необъятными широкими брючинами на клапанах придавал всему ансамблю не просто горохово-шутовской вид, а запросто мог вызвать у морально неподготовленного зрителя состояние комы на почве эстетического шока. Не лучше выглядели и полугалифе, полагающиеся пилотам, с реестровыми номерами и лампасами. Мужской же партикулярной одежды на борту ощущался явный недостаток. Как-то не удосужились. Арсению, кстати, и в мысли не заглянула идея прихватить с собой традиционный земной гардероб, как, впрочем, большинству остальной части сильной половины экспедиции.
Положение спас «историограф» Цугундер, в порыве необычайной щедрости пожертвовавший единственный на корабле собственный парадно-выходной костюм, но с условием. Не перекраивать ни в коем случае, а только сократить в размере, чтобы после применения в первозданном виде возвратить законному владельцу. Пан Збигнев, приняв пожертвование, однако, в тоске взялся за голову – костюмчик-то на термальных швах, из дорогущего венерианского лакрина, его разве на вымершие английские булавки и скрепки, а где их взять в условиях полета? Но ничего, повздыхав с недельку, изобретательный на бытовые выдумки интендант сыскал решение. Стянул материал при помощи гравиприсадки, без жалости содранной с запасного скафа. Правда, заранее предупредил о неудобстве, теперь на все время брачной церемонии жениху предстоит ощущать на себе без малого целый пуд дополнительного веса, плюс плоский негнущийся стабилизационный блок в районе поясницы, так что сеньор Рамон за свадебным столом обречен был держать спину ровно и прямо, подобно посаженному на кол преступнику.
Сегодня же, двадцать пятого мая две тысячи триста восьмого года по внутреннему календарю, доктор Мадянов, стоя посреди «бальной залы», временно устроенной из общей кают-компании, созерцал плоды трудов рук своих. Не только, конечно. И комиссар Цугундер, и магистр Го Цянь внесли ощутимую лепту. Но Арсению казалось, он старался больше других. Хотя ему-то менее всех было нужно. Что и кому он хотел доказать пчелиными хлопотами и лишней суетой? К чему скрывать, он и вправду ощущал некоторую радость от предстоящего праздника. Почему бы нет? Разве на борту избыток развлечений? А он тоже человек, пусть и Э-модулярный психолог. Но зачем было усердствовать сверх меры? Получалось, он демонстративно сообщал Тане: «Я рад, что все так устроилось», а доктор вовсе не имел намерения оскорблять девушку, которая не сделала ему ничего плохого. Или же, наоборот, Арсений как бы говорил: «Мне досадно, что упущен шанс, но я притворюсь, что море по колено и все равно». Это было еще хуже, потому что отчасти было правдой. В любом случае получалось глупо, как ни крути. Но и самоустраниться он не мог, коварный бес толкал его в ребро.
Доктор, конечно, способен был вполне произвести самоанализ, устранить причину, отрегулировать нарушенное душевное спокойствие, но делать этого не пожелал. И причины он предъявил себе самому веские. Хватит, он довольно уже наломал дров на «Пересмешнике», нигде и никогда, ни в клинике, ни во время частной практики, не ошибался он так бесповоротно и слепо. То ли участие в экспедиции сбило его с толку, то ли Э-модулярные психологи вообще не должны практиковать в экстремальных условиях, а лишь учить других преодолевать их, сидя в тиши кабинетов. Но доктор чувствовал, что чем дальше, тем больше профессиональная почва уходит из-под его ног. Как до этого ушла, уплыла от него Тана. Хуже всего, если бедная девочка решилась необдуманно, дав согласие на затею со свадьбой. Если, прежде всего, мечталось ей насолить противному и несговорчивому доктору. Если поступила в духе Коридона: «Этот Алексис отверг – другой найдется Алексис!» Хотя, если честно посмотреть с изнанки ситуации, Эстремадура подходил ей куда лучше и по характеру, и по складу сознания, нет, Тана ни в коем случае не будет несчастлива, скорее наоборот, в ее варианте замещение выйдет полным. Ведь и прежний объект своей любви она вовсе не теряет, вот он, весь здесь, на виду, куда он денется, как в поговорке, с межпланетного мусоровоза, в данном случае с «Пересмешника». И каждый корабельный день по внутреннему расписанию бедолаге предстоит созерцать, как его ненаглядная цветет рядом с другим. Главное, доктор даже соперницу представить не сможет, не жениться же ему, в самом деле, на Кэти Мелоун! В комплекте с рогами от Антония! А более никаких иных дам на корабле и нет. Так что с Таной все в порядке будет. Другое дело, что будет с ним, с Арсением, слепым, как «атичный Гомора»? Дурак он и есть. Трус и дурак, за это ему теперь долгонько предстоит расплачиваться. Может, сорок лет, если сильно повезет.
Однако пора было встречать гостей. На нынешний вечер доктор Мадянов и комиссар-историограф – распорядители бального и банкетного залов. Арсений коснулся программного пульта, и вдобавок к розам, фиалкам и фонтану из мембран по кругу и с потолка полилась мягкая, приятно-игривая мелодия. Паравальс знаменитого Эмира Гиркану под названием «Крыло сойки», некогда модная штука, Арсений лично добыл и перевел на пульт из корабельной фонотеки. Шесть тактов на три, звучащих одновременно, но в разных концах зала ни капельки не похоже, чтобы услышать всю музыку как она есть, надо непрестанно перемещаться в пространстве, а это более всего подходило для оживления празднества. Когда Командор, по должности и власти своей провозгласит: «Объявляю вам о факте супружеского состояния!», тогда заиграет электронный концерт Игнаса Васюковского, за последние сто лет ставший традицией даже на маломерных станционных свадьбах.
Арсений огляделся кругом в решающий, контрольный раз. Так, справа танцевальная площадка, у дальней стены – стол банкетный, пока под непроницаемым голографическим колпаком, чтобы не соблазнять до поры видом кушаний и пустых тарелок. Сюрпризом для всех станет ванильное шампанское, с настоящим шипучим бурлением, кипящей пеной и золотистым цветом, однако весьма несовершенное по вкусовым качествам. Еще бы, гнали по секрету вместе с доктором Го под руководством пана интенданта из суповой лимонной кислоты. Да на беду, Арсений от кулинарной бестолковости вывалил в бак по ошибке ванильный растворитель для крема, пришлось придумывать новый сорт. Ванильное шампанское, хотя бы пахнет недурственно. А если заполировать можжевеловкой, то и вовсе красота, привкус и запах ванили остаются, мерзкая же кислятина улетучивается. Арсений, впрочем, думал, что на безрыбье и самодельный шампанский продукт пойдет на «ура!» Ведь в шампанском главное не вкусовое ощущение, но, одним словом, внешний антураж. Кипит и пенится в нужный момент, уже хорошо. А что пена будет, это доктор мог обещать. Он третьего дня по неосторожности разболтал закрытую бутылку, так гиперглас разворотило, будто его взрывали изнутри. Пришлось переплавлять в бутылочную форму заново. Пеной тогда полкамбуза залило, и пан Збигнев жаловался, что доктор ему обгадил той пеной брюки.