— Нет, я здоров и понимаю, что говорю! И еще я обвиняю Вельфа Аскела в сообщничестве с этой…
— Разве можно доверять человеку, который сейчас не в полном разуме? — шепнул Раймунд наследнику, за выражением глаз которого он тщательно наблюдал. И он угадал. Тот махнул рукой:
— Пусть его уберут. Потом…
— Неправда, я не болен! Все, что я говорю, — истина!
Его взяли под руки, но он упирался. Наконец, его вытолкали из зала, он успел еще крикнуть в дверях:
— Умрешь! Умрешь!
Она лишь пошевелила губами.
Раймунд несколько успокоился. Этот Арнсбат и вправду не слишком умен. Если б он подтвердил, что в самом деле болен и падучую на него навела Адриана, это был бы лучший довод в пользу обвинения.
— Что ты теперь скажешь, женщина? — спросил епископ. — Или ты тоже будешь утверждать, что он не в себе?
— Почему же? Он здоров, хоть и готов свихнуться от злобы. А дело, достойные судьи, проще простого, и я готова изложить его, если будет на то ваша воля.
— Излагай. — Епископ был доволен, что допрос наконец-то принял сколько-нибудь приличествующий вид.
— Нечистая сила здесь вовсе ни при чем. Арнсбат родом из Книза, как и я. И не я его преследовала, как можно подумать, а он меня. Он, честные сеньоры, хотел, чтобы я вышла за него замуж. Я не пожелала — это же глупая и злая скотина, господа судьи. Тогда он попытался меня принудить, пригрозил, что выдаст меня королю или другим. На что я пообещала ему в подобном случае прирезать его. Он испугался, а сейчас почувствовал себя в безопасности, вот и распустил язык. А так как судить девушку за то, что она за кого-то там не желает замуж, нельзя, он и наплел всякой мерзости.
— И больше ты ничего к этому не прибавишь?
— Ничего, преподобный отец.
— Никогда в жизни не поверю, чтоб рыцарь захотел жениться на такой! — вскричал Унрик.
— А я склонен ей верить, — заметил Раймунд. — При том, что мне известно о Даниеле Арнсбате, эта история звучит весьма правдоподобно.
— Да и рыцарь-то он из худородных, — добавил Лонгин.
Тут сеньор Меласси, за весь вечер не проронивший ни слова, вдруг вымолвил:
— Ну хорошо. А что он тут начал про Вельфа Аскела?
— Да, именно! — подхватил Унрик.
Она снова чуть напряглась.
— Благодарю вас, мои благородные друзья. Отвечай на вопрос!
— Вельф Аскел ни при чем, как и нечистая сила!
— Не объясняется ли столь наглое поведение уверенностью в том, что Вельф Аскел выручит ее? — Унрик обращался к епископу, но ответила опять Адриана, при чем весьма резко:
— Вельф уверен в моей смерти, так же, как вы были в ней уверены, и это никому не мешало, кстати сказать!
— Он знал, кто ты на самом деле?
— Ничего он не знал!
— Как же это могло быть, что он не догадался, пока ты у него служила?
— Вы же все не догадались!
— Но он знал тебя дольше всех!
— А присутствующий здесь граф Лонгин знал меня столько же времени, что и Вельф! Почему его ни в чем не обвиняют?
Лонгин отвернулся и пробормотал что-то нечленораздельное. Продолжать было опасно, она могла дойти и до короля, и епископ решил покончить с этим пунктом.
— Смотри же! Ты свидетельствуешь за него, но против себя.
— А мне наплевать! Это правда.
— И все равно он бы, наверное, многое порассказал, — не унимался Унрик.
— Ничего бы он не рассказал. И нечего ему здесь делать. И если уж взялись за меня, так от него отвяжитесь. А то собрались здесь неизвестно чего ради!
— В самом деле, что же с ней делать? — спросил Эсберн. — Я, по чести, ничего не понял.
— Не беспокойся, разберемся, — ухмыльнулся Унрик, — и доберемся!
Принц поднял руку, призывая к молчанию. В дверях показался Торвальд.
— Отвести ее в темницу. Я думаю, в Гондриле есть темница?
— Конечно, есть.
— Приковать. У дверей — охрану. Что делать — решит суд. Состав его мы определим. В ближайшие дни мы решим ее судьбу. Все.
Адриану подняли с табурета, и в сопровождении охранников — один впереди, другой сзади, — она покинула зал.
— Вы также можете идти отдыхать, благородные сеньоры.
Раймунд вышел последним. На галерее он задержался. Рядом Меласси, Теофил и Унрик обсуждали достойное и мудрое решение принца. Среди толпящейся внизу челяди и многочисленной охраны Раймунд сразу заметил Даниеля. Он стоял у самой лестницы, задрав голову вверх, глаза его выражали неприкрытую злобную радость. Посмотрев туда же, куда и Арнсбат, Раймунд увидел на лестнице сивую макушку между двумя медными касками. А потом… Раймунд не разобрал, да и никто не разобрал поначалу, что там происходит.
Никто не уследил, как удалось Адриане вытащить кинжал из-за пояса шедшего впереди стражника и в то же мгновение, перемахнув через перила, спрыгнуть вниз. А пока Раймунд разглядел только блеснувшее лезвие и услышал отрывистое: «Получай!». И сразу же столпившиеся солдаты и слуги бросились на нее. Били ее на этот раз гораздо жестче, чем в Лауде, с той яростью, какую рождает у людей вид крови, топтали, и уже извлекались из ножен мечи.
— Что делаете? — заорал Лонгин, устремляясь к клубящемуся на полу скопищу тел. — Ведь насмерть забьете!
Торвальд кинулся растаскивать своих зарвавшихся подчиненных, и они отступили от распростертого на плитах тела.
— Неужто убили? — спросил Лонгин.
Словно в ответ на его слова Адриана приподнялась, и, прежде чем она успела что-нибудь сделать, ее схватили и поставили на ноги. И то, что увидел Раймунд, потрясло его до глубины души. Ее избитое лицо под патлами волос смеялось.
— Зачем ты это сделала? — крикнул он с отчаянием. — Зачем?
В наступившей тишине раздался неторопливый голос наследника:
— А что с тем?
Тут только вспомнили про Даниеля, которого нигде не было видно. Его нашли под лестницей, куда он откатился или его отшвырнули. Он был мертв — убит тем единственным ударом, который вырабатывается большой практикой.
Адриану увели. Меласси, Теофил и Эсберн вызвались сопровождать ее до темницы во избежание новых происшествий, а остальные вернулись в зал.
Лонгин подошел к Раймунду.
— Зачем она это сделала — я, похоже, знаю. Все боятся пыток, а она, может, надеялась, что в драке ее прикончат быстро. И сразу. Без мучений.
— Сколь черствым должно быть это сердце, — сказал епископ печально, совсем на себя не похоже. — Лишить человека спасения души, дав ему умереть без покаяния и в озлоблении, и самой стремиться к тому же… — И сухо заключил: — Дело осложнилось.