— Мы видимся всего в третий раз, а у меня такое чувство, что вы давно, всю жизнь, стоите у меня за спиной и пялитесь в затылок. Ненавижу, когда стоят за спиной. Но сейчас я не испытываю к вам ненависти, и это меня пугает.

— Вы невозможная женщина, — засмеялся он. — Вы всегда говорите правду, что для мужчин является тяжелым испытанием, но это лишь подтверждает мои слова.

— Вы так хорошо меня знаете? А даром предвидения случайно не обладаете? — усмехнулась я. — Может быть, скажете, что я буду делать теперь?

— Для этого не надо быть прорицателем, — усмехнулся он. — Вы будете метаться в поисках сильного покровителя, ведь с Олегом вы, кажется, порвали, да он для вас и ненадежен.

— Хотите предложить свою кандидатуру?

— Кандидатуры предлагают на выборах. Вы красивы. Даже очень красивы. Но не придавайте своей внешности слишком большое значение. Можно проиграть. — Последние слова он произнес сухо, без насмешки или неудовольствия, а я поморщилась, как от боли, потому что услышала за ними другие, не раз сказанные самой себе.

— Я знаю свое место, — спокойно ответила я. — У меня были хорошие учителя.

— Жаль, что вы думаете именно так, — покачал он головой. — Человек должен почувствовать свою позицию, уяснить себе суть окружающего, только тогда он сможет заставить жизнь работать на себя, и чем жестче она с ним обойдется, тем больше у него шансов на выживание, при условии, что у человека есть силы для борьбы. А у вас они есть. Я к вам испытываю симпатию и искренне хотел бы помочь.

— Спасибо. Вы мне уже помогли однажды.

— В сущности, я облегчил вам выбор.

— Выбор не предлагают, загоняя в угол.

— В вас говорит преклонение перед затасканными понятиями: справедливость, честность и прочее. Превосходство сильных людей перед слюнтяями не в том, что сильный человек способен выстрелить в безоружного, а слюнтяй на его месте непременно начнет раздумывать, а в том, что в нужный момент у меня в руках всегда будет оружие, а у слюнтяя — нет.

— Ясно. Вы создали целую философию убийства. Зачем? Или все-таки и в вас есть сомнение?

Он снова как-то странно посмотрел на меня. Взгляд был скользящий, неприятный.

— Вы все еще не поняли, что выросли из своих старых принципов, — ответил наконец он. — Вы цепляетесь за них по привычке, боясь сознаться самой себе, как далеко ушли от них. Это как любимая игрушка, когда уже стал взрослым, испытываешь к ней нежность, хотя она давно не нужна.

— Да пошли вы со своей философией… — хмыкнула я. — Все проще: сначала я мучилась страхом, теперь стыдом, вот и все. Страх за собственную шкуру иногда заводит слишком далеко.

— У вас мания преследования, — удивился Долгих и при этом выглядел совершенно искренне. — А вот и Саша, — добавил он, его водитель как раз закончил возиться с моей машиной.

Я поняла, что разговор окончен, но вместо облегчения ощутила чудовищную пустоту.

— Спасибо, — сказала я, распахивая дверь.

— До свидания, — любезно ответил он, и наши взгляды опять столкнулись и держали друг друга, как будто чего-то выжидая. Потом Долгих улыбнулся и сказал:

— Было приятно поболтать с вами.

Через две минуты его машина скрылась за поворотом, а я еще некоторое время топталась рядом со своей — без мыслей, в каком-то странном томлении, словно что-то потеряла. Машина работала, и ее ровное урчание успокаивало. Я села, положила руки на руль и задумалась, снова и снова возвращаясь к недавнему разговору. На какое-то мгновение пришло ощущение досады: зачем я все это говорила? А вслед за тем я почувствовала ярость — захотелось сделать что-то, лишенное смысла, что-то смелое, безумное. Но это скоро прошло. И я вновь почувствовала досаду и раскаяние, а еще злость. Какого черта меня вообще занесло на эту улицу?

* * *

Через две недели Машка с Антоном расписались. На церемонии присутствовало всего несколько человек: я — свидетель невесты, Рахманов — свидетель жениха, и еще двое мужчин — старые приятели Антона, которые чувствовали себя немного неловко, может, из-за дефицита женского общества. Рахманов поставил свою подпись и, сославшись на дела, удалился, а мы впятером отправились в ресторан, который так любил Тони. Выпили, мужчины понемногу воодушевились и принялись ухаживать за мной наперегонки. Антон пил мало, ел и того меньше, держал Машку за руку и улыбался. Она вроде бы казалась совершенно счастливой, периодически начинала вдруг хохотать, что-то рассказывать, но глаза ее по-прежнему были тусклыми, и улыбалась она уголками губ, ласково и вместе с тем грустно, как будто знала некую тайну, которую не спешила нам открыть. Надеюсь, они с Антоном любят друг друга, и жизнь обойдется с ними милостиво. Тогда все действительно забудется, и Машка наконец будет счастлива.

Часов в десять вечера, когда мы уже собирались по домам, в ресторане появился Рахманов. Мне его присутствие было безразлично, он старался выглядеть оживленно и тоже, судя по всему, особых неудобств не испытывал. Смущался и беспокоился в основном Антон — смотрел на нас обоих едва ли не с мольбой, то ли боялся, что мы ему вечер испортим, вдруг начав выяснять отношения, то ли всерьез надеялся нас помирить. Два его пьяных товарища вскоре нас покинули, и мы остались вчетвером. Рахманов смотрел на меня с ухмылкой, должно быть, все-таки решил, что Антон для меня старается.

— Спасибо, что пришел, — заговорил Тони.

— Как я мог не прийти, такой день…

— Спасибо, — повторил Антон, — за все, что ты для нас сделал. Для меня, для Маши… Если бы не ты.., в общем, ты настоящий друг, — сократил он свою речь.

Да, оратором он оказался никудышным, правда, говорил искренне. Я наблюдала за Рахмановым: слова Антона он воспринял без смущения, более того, был, скорее всего, абсолютно убежден, что все так и есть — и друг он настоящий, и помогал, чем только мог. То, что Машка оказалась в психушке не без его участия, он давно и счастливо забыл. Таким, как Рахманов, можно только позавидовать. Вот уж кого совесть не беспокоит, и тяжкие думы не мучают.

Я едва сдержалась, чтобы не сказать нечто язвительное, но вовремя поняла, что мой выпад будет расценен как глупая выходка брошенной бабы. Тони вовсе не поймет, в чем дело, а Машке я праздник испорчу. Когда мужчины увлеклись разговором, я наклонилась к Машке и шепнула:

— Пойду, пожалуй…

Она кивнула, возражать не стала, поняв мое состояние. В общем, я удалилась по-английски.