– Иллюстрации к Дантову «Аду», – пояснил он. – Вы, конечно, читали? Я хочу создать иллюстрированную версию книги.
Сердце мое упало, но что я мог сказать? Я смотрел на изображения перекошенных в мучениях тел! Как оправдать подобное начинание со стороны художника, создавшего чудеснейшие образы Венеры и Девы Марии?
Дантов «Ад». Как же я презирал этот труд, отчетливо сознавая при этом его великолепие!
– Сандро, неужели вам это по душе? – спросил я. Меня трясло, и я не хотел, чтобы он увидел мое лицо. – Когда я смотрю на ваши великолепные картины, освещенные сиянием рая, мне все равно, христианские они или языческие. Иллюстрации, изображающие тех, кто страдает в аду, не доставляют мне удовольствия.
Он явно запутался и, вероятно, до конца жизни не сможет избавиться от сомнений. Такова его судьба. Всего лишь шаг вмешательства с моей стороны – и, возможно, угасающий огонь затеплился снова.
Пора было прощаться. Оставить его навсегда. Я понимал, что больше не вернусь в этот дом. Я не мог доверять себе в его присутствии. Нужно немедленно покинуть Флоренцию! Иначе моя решимость даст трещину.
– Мы больше не увидимся, Сандро, – сказал я.
– Но почему? – спросил он. – Я ждал нашей встречи. И поверьте, не из-за золота.
– Знаю, но мне пора уезжать. Помните: я верю в ваших богов и богинь и всегда буду верить.
Я вышел из дома, но далеко не ушел, остановился у церкви. Меня до того переполняла страсть, желание сделать его таким же, как я, поверить ему все Темные тайны Крови, что я с трудом перевел дух, не замечая города, не чувствуя воздуха в легких.
Я мечтал о нем. Мечтал о его таланте. Мне грезилось, что мы вдвоем с Сандро живем в огромном палаццо, где рождаются картины, приправленные магией Крови.
Причащение Кровью...
В конце концов, думал я, разве он не губит свой талант, обращаясь к Тьме? Как можно объяснить переход от чудесных богинь к поэме под названием «Ад»? Неужели Кровь не вернет ему небесные видения?
Но мечтам суждено оставаться мечтами. Я понимал это еще до того, как увидел его жестокие муки. Понимал до того, как вошел в его дом.
Мне требовалась жертва – и не одна, а много. И я начал безжалостную охоту, убивая обреченных на улицах Флоренции, пока не мог больше выпить ни капли.
Наконец примерно за час до рассвета я уселся на ступеньках церкви, стоявшей на маленькой площади. Наверное, меня можно было принять за нищего, если нищие наряжаются в малиновые плащи.
Два молодых вампира, что преследовали меня, робко приблизились.
Я устал и не был настроен проявлять терпение.
– Убирайтесь, – пробормотал я. – Иначе убью обоих.
Молодой мужчина и молодая женщина, получившие Кровь в расцвете юности, задрожали, но не отступили. Потом мужчина все-таки заговорил, трепеща, но проявляя несомненное мужество.
– Не тронь Боттичелли! – заявил он. – Не тронь! Пожалуйста! Забирай себе отбросы, но только не Боттичелли! Не Боттичелли!
Я рассмеялся, грустно и тихо. Запрокинув голову, я смеялся, смеялся и смеялся... И никак не мог остановиться.
– Не трону, – ответил я наконец. – Я люблю его не меньше вашего. Теперь убирайтесь. Или эта ночь станет последней для вас обоих. Убирайтесь!
Возвратившись в горное святилище, я долго оплакивал Боттичелли.
Я закрыл глаза и оказался в саду, где Флора разбрасывала нежные розы по ковру из травы и цветов. Я протянул руку и дотронулся до волос одной из юных Граций.
– Пандора, – шептал я, – Пандора, это наш сад. Они такие же красивые, как ты.
На протяжении нескольких недель я наполнял святилище в Альпах новыми богатыми приобретениями. Я закупил золотые лампы и кадильницы. На рынках Венеции разыскал изысканные ковры и золотистые китайские шелка. У белошвеек Флоренции заказал новые одежды для Священных Прародителей и аккуратно переодел божественную чету, уничтожив обноски, которые давным-давно следовало сжечь.
Все это время я успокаивающим тоном рассказывал им о чудесах, что открыл мне изменившийся мир.
Я положил перед ними великолепные печатные книги, описав гениальное изобретение – станок, с помощью которого их изготовили. Я повесил над входом в святилище новый фламандский гобелен, также купленный во Флоренции, и описал им его во всех подробностях, чтобы при желании они взглянули на него невидящими глазами.
Потом я отправился во Флоренцию и, собрав все пигменты, масла и прочие материалы, какими снабдил меня слуга, перенес их в святилище и приступил к росписи стен в новом стиле.
Я более не стремился подражать Боттичелли. Но я вернулся к своему излюбленному мотиву сада и вскоре рисовал собственную Венеру, собственных Граций, собственную Флору, вводя в картину все детали жизни, которые способен подметить только вампир.
Там, где Боттичелли рисовал темную траву с разнообразными цветами, я изображал сокрытых под зеленым ковром мельчайших насекомых, а также самых ярких и прекрасных из земных созданий – бабочек и многоцветных мошек. Мой стиль отличался пугающе пристальным вниманием к деталям, и вскоре Мать с Отцом окружал пьянящий волшебный лес, благодаря яичной темпере обретавший блеск, которого прежде мне добиться не удавалось.
Всматриваясь в свое творение, я ощущал небольшое головокружение, вспоминая сад Боттичелли, а также сад, привидевшийся мне в Древнем Риме – тот, что я любил рисовать, – и вскоре мне пришлось встряхнуться и собраться с мыслями, чтобы понять, где я на самом деле нахожусь.
Священные Прародители оставались неподвижными и абсолютно отстраненными. Их кожа стала белоснежной – время стерло все следы Великого Огня.
Они так давно не подавали признаков жизни, что я засомневался в верности своих воспоминаний: уж не вообразил ли я жертвоприношение Эвдоксии? Но мысленно я уже строил планы, как вырваться из святилища на достаточно долгий срок.
Моим последним даром Священным Прародителям – к тому моменту росписи были завершены, а Акашу с Энкилом украшали новые драгоценности – стал длинный ряд восковых свечей, зажженных одновременно силой моего разума.
Конечно, я не заметил и проблеска интереса в глазах царя и царицы. Тем не менее это подношение доставило мне самому большое удовольствие, и я провел с ними последние часы при догорающих свечах, тихо перечисляя все чудеса Флоренции и Венеции – городов, которые я успел полюбить.
Я поклялся зажигать сотню свечей при каждом своем визите. Такое доказательство своей неувядающей любви я придумал.