"А это не важно, даже если и верю, – ответил он. – Она бы все равно меня отыскала, где бы мы с тобой ни скрылись, и никакая твоя награда уже бы не помогла. Мне от нее никогда не скрыться. Моей жизни пришел конец в тот вечер, когда она увидела, как я обслуживаю столики в одном венецианском кафе. – Он горестно хохотнул. – Как я теперь жалею, что подал ей тогда бокал вина, тот дурацкий бокал вина".
"Должен же быть какой-то выход, – сказал я. – Она ведь не Всевышний, эта особа". – Я снова начал терять сознание. Я боролся, чтобы не отключиться. Вспомнил звезды вокруг себя, ночную прохладу. Кем была эта женщина? Каким таким чудовищем?
"Да, не Всевышний, – он горестно улыбнулся. – Просто всесильная и очень жестокая".
"Что ей от меня надо?" – спросил я.
"Постарайся выдержать ее испытания, – ответил он. – Постарайся, чтобы она осталась довольна. Иначе ты умрешь. Она всегда так поступает с теми, кто ее подводит. Она отдает их нам, а мы избавляем мир от трупов, и за это нам позволяется жить дальше. Таково наше существование. Можешь себе представить, какое место нам уготовано в аду? А ты, если веришь в Бога, воспользуйся этим временем, чтобы помолиться".
Я не мог больше говорить.
Юноша поднял мои руки, одну за другой, и выбрил подмышки. Странный ритуал, я никак не мог понять, зачем кому-то понадобилось делать это со мной, а затем он прошелся бритвой по моему лицу с большой тщательностью.
"Не знаю, что это значит, – тихо сказал он, – но она приказала нам, чтобы с тобой мы обращались очень осторожно. – Он печально покачал головой. – Может быть, это пустяки, а может быть, и важно. Станет ясно только со временем".
Кажется, я опустил ладонь на его руку и слегка похлопал, стараясь утешить юношу – уж очень сильно он опечалился.
Все это время вода в ванне была теплой и нестоялой, а потом юноша прошептал мне на ухо, что он сейчас отвезет меня в такое место, где я приду в себя от лекарств, которые в меня вкололи, но все равно я не должен шуметь.
Я заснул.
Очнувшись, я понял, что один. Стояла звенящая тишина. Я лежал на диване, окруженный золочеными прутьями.
"Как этот мой приятель любит золото, – прошептал я, – впрочем, я сам его всегда любил".
Через секунду до меня дошло, что я нахожусь в красивой круглой клетке, дверь которой была надежно заперта на замок, а на мне не было ни ботинок, ни даже сандалий, чтобы пнуть ее как следует, кулак же здесь был бесполезен.
Что касается одежды, то я был одет только в черные брюки. Никакой рубашки.
Клетка стояла посреди огромного мраморного зала, именно такие залы встречаются в выстроенных на склонах гор палаццо, огромные квадратные окна в пол открывались на длинную террасу, как и должно быть, и там, за окнами, закат окрасил небо в великолепные золотистые и красноватые тона, солнце уже садилось в море, отбрасывая на его поверхность фиолетовое мерцание.
Я сидел на диване, следя, как окна наполняются светом первых звезд, а комната погружается в темноту, отчего все краски вокруг смягчились.
В той клетке, в которой я сидел пленником, было столько декадентской испорченности, что я возненавидел ее всей душой, хотя в то же время она меня как-то успокаивала, ибо я понимал, что в чудовищной игре с Петронией у меня может быть шанс выстоять. Именно на это намекал тот юноша, что купал меня. По крайней мере, я сделал такой вывод из его слов.
Медленно зажглись лампы, расставленные вдоль стен, и осветили фрески, в какой-то степени копировавшие фрески Помпеи – прямоугольные картины, обрамленные красным, изображавшие различных богинь в танце, спиной к зрителям.
И когда все эти лампы наполнили зал золотистым светом, в него вошла не гордая заносчивая Петрония, как я ожидал, а два не менее странных создания.
Один был чернокожий мужчина, настолько чернокожий, что казалось, будто сделан он из отполированного оникса, и хотя он находился в самом дальнем конце мраморного зала, на большом расстоянии от меня, я сумел разглядеть золотые сережки у него в ушах.
У него были очень тонкие черты лица и желтые глаза. Курчавые коротко постриженные волосы слегка походили на мои.
Второй человек был для меня загадкой. Он казался старым: тяжелые челюсти, лысеющие виски, седая голова, но в остальном – без изъяна, словно был создан не из плоти и крови, а из воска. Внешние уголки глаз слегка были скошены книзу, словно глаза собирались соскользнуть с лица, а выступающий вперед подбородок придавал ему решительный вид.
Этот старик кого-то мне напоминал, только я никак не мог вспомнить, кого именно.
Ни тот ни другой не выглядели как живые люди, и во мне укрепилась уверенность, что они ими и не были.
Я припомнил звезды, которые видел вчера ночью, поднявшись в небо, и с ужасом осознал: сейчас я лишусь всего, что мне дорого, и я почти не в силах этому помешать. Испытания, битва, поединок, что бы там ни было – это всего лишь проформа.
Я онемел от страха и попытался привести мысли в порядок. Мне оставалось надеяться только на то, что придется страдать.
Мужчины приблизились, но я не был их целью. Правда, они бросили на меня взгляд, но уселись за столом в центре зала, где принялись играть в шахматы, перебрасываясь фразами. Я видел их профили, то есть седовласый старик с восковыми челюстями сидел спиной к окну, а чернокожий мог любоваться усыпанным звездами небом.
Оба эти существа были безукоризненно одеты, словно собрались на прием: черные смокинги, брюки, лакированные туфли. Но вместо рубашек с черными галстуками на них были белые свитера-водолазки из какой-то очень блестящей ткани. Вскоре они уже смеялись и шутили друг с другом, но говорили по-итальянски, поэтому я не мог следить за разговором. Когда мне все это порядком надоело, я подал голос.
"Так что, никто из вас не желает просветить меня, почему я под замком? – спросил я. – Или вы думаете, я по собственной воле засел в эту клетку?"
Мне ответил старик, еще больше выпятив подбородок.
"Ты сам знаешь, что натворил, раз оказался здесь, – произнес он на чистом английском. – Чем ты насолил Петронии? Она бы не привела тебя сюда, будь ты добродетелен. И нечего тут заявлять, будто ни в чем не виноват".
"Вот именно, ни в чем, – сказал я. – Она притащила меня сюда, повинуясь собственному капризу. Меня следует освободить".
"Клянусь, я устал от ее игр", – обращаясь к старику, произнес чернокожий. Голос его звучал приятно и весомо – так говорят люди, привыкшие к власти.