Не мог он также признаться ей и в самом худшем: в своем холодном отношении к Тонио и неприятии его снисходительности.
Вместо этого он слушал графиню, изливавшую на него поток своих неприятностей.
Ей не удалось убедить вдову сицилийского кузена, молодую англичанку, которая вдобавок к хорошенькому личику еще и великолепно рисует, рассмотреть перспективу повторного брака.
Девушка не вернется домой, в Англию. Она не будет искать себе нового мужа. Вместо этого она хочет быть художницей.
— Мне она всегда нравилась, — пробормотал Гвидо, хотя новость была ему не слишком интересна. Он думал о Тонио. — И она отличный мастер. У нее мужская рука.
Но графиня не понимала этого. Женщина, желающая иметь собственную студию, женщина, взбирающаяся на подмости в церкви или палаццо с кистью в руке!
— Но ты ведь не отвернешься от нее? — ласково спросил Гвидо. — Она ведь совсем еще юная.
— Господи, нет! — воскликнула графиня. — В конце концов, она не моя дочь. А кроме того, моему кузену было семьдесят, когда он женился на ней. Я чувствую себя виноватой. Впрочем, — заметила она, вздохнув, — девушка достаточно богата для того, чтобы делать что хочет.
— Привези ее с собой в Рим, на оперу, — посоветовал Гвидо, чуть не засыпая. — Может, она найдет себе здесь подходящего мужа.
— Это маловероятно, — ответила графиня. — Но она приедет. Она ни за что не пропустит первый выход Тонио на римскую сцену.
* * *
Неторопливо шагая по коридору в сторону своих комнат, Гвидо заметил под дверью свет. С одной стороны, помня о вражде, возникшей между ним и Тонио, он обрадовался, с другой — встревожился. Повернув ручку двери, он вошел в комнату.
Тонио не спал и был полностью одет. Он сидел в углу с бокалом красного вина в руке. Когда Гвидо вошел, он не встал, но поднял глаза и зажмурился от света.
— Не стоило ждать меня, — бросил Гвидо чуть ли не резко. — Я устал и ложусь спать.
Тонио не ответил. Он медленно поднялся и пошел к маэстро, снимающему плащ. Гвидо не стал звонить лакею. Он вообще не любил, чтобы ему прислуживали, и предпочитал раздеваться самостоятельно.
— Гвидо, — сказал Тонио осторожным шепотом, — мы можем покинуть этот дом?
— Что значит «покинуть этот дом»?
Гвидо снял камзол и повесил его на крючок.
— Можешь налить мне немного вина, — сказал он. — Я очень устал.
— Это значит: покинуть этот дом, — повторил Тонио. — Это значит: жить где-нибудь в другом месте. Денег у меня достаточно.
— Что ты несешь? — осведомился Гвидо язвительно. Но он уже почувствовал легчайший приступ того ужаса, что много дней мучил его. — Что с тобой? — спросил он, прищурившись.
Тонио затряс головой. От вина губы его блестели. Лицо было искажено, как от боли.
— Что случилось? Отвечай, — настаивал Гвидо с нетерпением. — Почему ты вдруг захотел покинуть этот дом?
— Пожалуйста, не сердись на меня, — медленно сказал Тонио, со значением произнося каждое слово.
— Если ты не объяснишь мне, в чем дело, я ударю тебя. Я не делал этого много лет. Но сейчас не удержусь, — заявил Гвидо, — если ты не скажешь.
Он прочел на лице Тонио отчаяние и отвращение, но ничего не мог с собой поделать.
— Хорошо, я тебе расскажу все как есть, — вздохнув, сказал Тонио. — Сегодня вечером кардинал послал за мной. Он сказал, что не может заснуть и для того, чтобы успокоиться, ему нужна музыка. В его спальне был маленький клавесин. Он попросил меня сыграть и спеть.
Говоря это, он смотрел на Гвидо. Маэстро почти не слышал его. Он представил себе эту сцену, и ему снова стало нестерпимо жарко.
— И что же? — сердито спросил он.
— Ему была нужна не музыка, — продолжал Тонио, и было заметно, что говорит он с трудом. Потом он добавил: — Хотя я сомневаюсь, что он сам понимал это.
— Так как же ты это понял? — рявкнул Гвидо. — И не говори мне, что ты ему отказал!
Тонио был потрясен так, что буквально оцепенел.
Гвидо в ярости поднял руку. Сделал маленький круг по комнате и потом вскинул обе руки.
Тонио смотрел на него с осуждением и молчал.
— Так ты ушел? Сбежал? Как это было? — кричал Гвидо. — Он рассердился? Что на самом деле произошло?
Было очевидно, что Тонио не в силах отвечать. Он смотрел на Гвидо так, словно тот ударил его.
— Тонио, послушай меня, — сказал наконец Гвидо более спокойным тоном. Он знал, что не должен показывать охвативший его страх. — Вернись к нему и ради Бога прояви понимание к тому, чего он хочет. Мы в его доме, Тонио, он наш покровитель в этом городе. Он двоюродный брат графини, и он владыка Церкви...
— Кто? Владыка Церкви? — переспросил Тонио. — Проявить понимание к тому, что он хочет? А кто тогда я, Гвидо? Кто тогда я?
— Ты мальчик, вот ты кто. Ты кастрат, — резко произнес Гвидо. — И это ничего не значит. С тобой ничего не станется, если ты это сделаешь! Но если ты этого не сделаешь, это будет значить очень многое! Разве ты не видел, что к этому шло? Ты настолько слеп? Ах, Тонио, ты хочешь погубить меня. А все твои упрямство и гордость, против которых я беспомощен! — Он помолчал и закончил более ровным тоном: — Ты должен сейчас же вернуться к кардиналу.
— Погубить тебя! — воскликнул Тонио. — Ты велишь мне идти к нему и делать все, что он захочет, словно я уличная шлюха!
— Но ты не шлюха. Если бы ты был шлюхой, тебя бы не было в этом доме, тебя не кормил бы и не давал тебе пристанище сам кардинал. Ты кастрат. Ради Бога, дай ему то, что он хочет. Я бы без колебания сделал это, если бы он захотел того же от меня.
— Ты пугаешь меня, — прошептал Тонио. — Ты мне противен. По-другому я это назвать не могу. Тебя вытащили из Калабрии, одели в бархат и сделали из тебя бездумное и бездушное существо, лишь внешне похожее на благородного господина. Ибо ты готов на все ради достижения своих целей. У тебя нет ни чести, ни убеждений, ни порядочности. Ты хочешь отобрать у меня имя, ты хочешь лишить меня моего привычного внешнего облика, и все во имя музыки, и все это должно быть сделано, а теперь ты посылаешь меня в постель к кардиналу, и опять во имя той же самой необходимости...