— Помните, я рассказывал еще на корабле, — пояснил он, — первоначально это был негритянский танец. И партнеры почти не соприкасались. А вот когда они держат друг друга в объятиях, то даже самый благопристойный вариант сильно меняет дело. Салонное танго сгладило все эти вызывающие позы, сделало их приличными. Но здесь, как видите, приличия мало кого заботят.
— Любопытно, любопытно… — сказал де Троэйе, жадно его слушавший. — А эта музыка оригинальная? Изначально предназначалась для танго?
Оригинальность — не в самой музыке, а в манере исполнения, объяснил Макс. Здешние люди не читают партитур. Играют на свой лад, как повелось исстари, в стремительном темпе. Он показал на маленький оркестр — трех тощих, изнуренных, седых музыкантов с густыми, побуревшими от никотина усами. Самому молодому, аккордеонисту, было сильно за пятьдесят, и зубы у него были такие же выщербленные и желтые, как клавиши его инструмента. Как раз в ту минуту он переглядывался с товарищами, решая, что играть дальше. Вот кивнул и несколько раз притопнул ногой, задавая ритм, пианист ударил по клавишам, прерывисто застонали меха аккордеона, и полились звуки «Серенады». Через секунду площадка заполнилась парами.
— Ну, вот они, перед вами, — улыбнулся Макс. — Ребята былых времен.
На самом деле он улыбался себе — своим воспоминаниям о предместье. Тому, теперь далекому уже времени, когда эта музыка гремела в воскресные утра, в летние вечера, когда он с другими ребятишками играл на мостовых под уличными фонарями — в ту пору еще газовыми. Когда издали глазел на танцующих и кричал парочкам, миловавшимся в темных углах: «Отдай косточку, песик!» — и вслед за тем с хохотом удирал прочь, и каждый день слышал эти до боли знакомые звуки из уст мужчин, которые возвращались после фабричной смены, и женщин, которые собирались во дворах у чанов с мыльной водой. И те же мелодии сквозь зубы насвистывали бандиты в низко надвинутых шляпах, когда, посверкивая в полутьме клинками, подбирались вдвоем к неосторожно забредшему в их владения полуночнику.
— Мне бы хотелось поговорить с музыкантами, — сказал де Троэйе. — Как вы считаете, это возможно?
— Почему же нет? Когда они закончат, пригласите за стол, угостите… А еще лучше — просто дать денег… Только не трясите бумажником. Нас и так уже просверлили глазами.
Танцы шли своим чередом. Блондинка славянского типа снова появилась на площадке — теперь в сопровождении мужчины, с которым раньше сидела за столиком. С мрачным вызовом вперив взгляд в какие-то дали, застланные полотнищами сизого дыма, он в такт музыке вертел ее, направляя легчайшими движениями, чуть заметным нажимом руки на спину, а иногда одним лишь взглядом, и резко, как бы неожиданно, останавливался, чтобы она, одновременно и презрительная, и податливо-льнущая, с бесстрастным лицом уставившаяся на него, шла то в одну сторону, то в другую и внезапно в покорном подчинении его воле приникала всем телом к партнеру, словно разжигая в нем желание, изгибалась, раскачивала бедрами, с полнейшей естественностью повинуясь тому, чего требовал от нее ритуал танца.
— Если бы не аккордеон, — объяснял Макс, — ритм был бы намного более стремительным. Еще более рваным. Учтите, изначально «Старая гвардия» исполнялась только флейтой и гитарой.
Армандо де Троэйе, очень заинтересовавшись, записал и это. Меча Инсунса молчала, не сводя глаз с белокурой девицы и ее кавалера. А тот, оказываясь в танце рядом с их столиком, несколько раз встречался с ней взглядом. Макс отметил, что этот выдубленный своими сорока годами крепыш в заломленной набекрень шляпе по виду — опасному виду — испанец или итальянец. Армандо де Троэйе кивал, блаженствуя в задумчивом восхищении. И пальцами отстукивал такт по столешнице, словно нажимал невидимые клавиши.
— Да-да, — повторял он с явным удовольствием. — Теперь понимаю, что вы говорили тогда. Вот оно — чистое танго.
Всякий раз, как кавалер белокурой в танце проскальзывал мимо, он взглядывал на Мечу Инсунсу, и всякий раз — все более пристально. Образцовый представитель здешней братии — или хотел казаться таковым: густые усы, пиджак в обтяжку, башмаки, проворно сновавшие по деревянному полу и вычерчивавшие замысловатые узоры под дробный перестук каблуков его дамы. Все в нем — и наружность, и костюм, и манеры — несло налет неестественности и было проникнуто желанием выглядеть как истый компадре, — но с чужого плеча была эта одежка. Наметанным глазом Макс заметил, что диковато по теперешним временам смотревшийся нож оттопыривает левый борт пиджака и жилет, на который свисали длинные концы белого шелкового платка, завязанного на шее с рассчитанным щегольством. Скосив глаза, заметил он и то, что Меча вступила в игру и с вызовом выдерживает взгляд танцора, и почувствовал — благо сам вырос в этом квартале, — что назревают неприятности. Пожалуй, не стоит здесь особенно засиживаться, обеспокоенно сказал он себе. Сеньора де Троэйе явно ошибается, если принимает дансинг в «Ферровиарии» за танцевальный салон первого класса на трансатлантическом лайнере «Кап Полоний».
— Ну, чистое танго — это все же чересчур, — ответил он композитору, усилием воли заставив себя вслушаться в его комментарии. — Правильней сказать, что здесь его исполняют на старинный лад. В прежнем духе. Вы чувствуете разницу в ритме, в стиле?
Де Троэйе удовлетворенно кивнул:
— Еще бы! Этот прелестный двудольный ритм, четыре такта клавиш и аккомпанемент струнных. Фортепьяно задает четкий ритм, и вот басовито вступает бандонеон.
— Они играют так потому, — пояснил Макс, — что люди пожилые, а «Ферровиария» ревностно блюдет традицию. Народ в Барракас — резкий, грубый, насмешливый и потому так ценит кортес и кебрадас. Здесь принято прижимать к себе партнершу тесно, держать плотно, просовывать ногу между ее колен и откалывать прочие удалые штуки вроде тех, что проделывают сейчас с этой блондинкой. Если бы так исполняли музыку на каком-нибудь празднике, на семейном воскресном торжестве или среди молодежи, почти никто не вышел бы танцевать. Во-первых, это сочли бы неприличным, а во-вторых, просто не понравилось бы.
— И такой стиль все больше выходит из моды. Очень скоро останется только одомашненное танго, невыразительное, но дурманящее как наркотик — такое, как показывают в кино и танцуют в салонах.
Де Троэйе саркастически рассмеялся. Музыка смолкла и сейчас же зазвучала вновь.
— Манерное, будет правильней сказать.
— Пусть будет манерное, — Макс отпил глоток джина. — Суть одна.
— Впрочем, то, что надвигается на нас, манерным никак не назовешь.
Макс проследил взгляд композитора. Компадрон, оставив белокурую девицу за столиком, рядом с ее спутницей, теперь приближался к ним характерной походкой удальца из предместья — неторопливо, уверенно, мерным шагом ступая по полу с хорошо отработанной мягкостью. Для полноты картины и в качестве фона, подумал Макс, не хватает только стука бильярдных шаров.
— Если вдруг что пойдет не так, — быстрым шепотом проговорил он, — не останавливайтесь поглядеть. Пулей выскакивайте отсюда и прыгайте в машину.