Макс, оставаясь невозмутим, погасил докуренную сигарету.
— Впервые слышу это имя.
— Как странно… Он-то как раз очень высоко вас ценит… Не так ли, Доменико? Отзывается о вас как о славном малом и настоящем джентльмене. Это его слова.
Внешне Макс был по-прежнему непроницаем, но в душе не мог не улыбнуться при упоминании этого имени — долговязый худосочный чопорный Фоссатаро сначала держал в Конфорти фабрику по изготовлению сейфов, а потом применил свои технические умения по части их взламывания. С Максом они познакомились в кафе бухарестского отеля «Капса» в тридцать первом году и несколько раз объединяли свои таланты и навыки в небезвыгодных начинаниях. Это он научил Макса вырезать алмазом оконные стекла и витрины, а также азам слесарного дела, нужного, чтобы потрошить сейфы и несгораемые шкафы. Энрико Фоссатаро обладал редким даром действовать чрезвычайно аккуратно и чисто, причиняя жертвам своим минимальный ущерб. «Богатых людей надо грабить, — любил повторять он, — а не обижать. Обычно от взлома они худо-бедно защищены, а от неуважительного отношения страдают». До той поры, пока Энрико не сделался полезным членом общества, вступив, как и многие другие, в фашистскую партию, в уголовной Европе он был фигурой легендарной. Страстный книгочей, он однажды забрался в некий дом в Вероне, но, когда узнал, что дом принадлежит писателю Габриэле Д’Аннунцио, отменил дело и ушел. Прославил его и другой эпизод: проникнув в квартиру и усыпив няньку эфиром, Фоссатаро дал соску проснувшемуся и заплакавшему младенцу, меж тем как подручные продолжали грабить.
— И вы, помимо того, что человек обходительный, с прекрасными манерами истинного жиголо, еще и настоящий громила. Cambrioleur, [41] как сказали бы изысканные французы. Хоть и в белых перчатках.
— Вероятно, я должен изобразить недоумение?
— Не стоит. В данном случае знать о вас все — невелика заслуга. Мы с Доменико имеем в своем распоряжении ресурсы всего государства. Вам известно, наверное, что итальянская полиция — лучшая в Европе. Самая эффективная.
— Заткнете за пояс и гестапо, и НКВД?
Барбареско слегка принахмурился.
— Вы, вероятно, имеете в виду людей из OVRA, политической фашистской полиции. А мы — карабинеры. Улавливаете разницу? Военная спецслужба.
— Это утешает.
На несколько секунд повисла тишина. Барбареско с видимым неудовольствием осмыслял иронию, скрытую в словах Макса. Потом решил оставить это на потом.
— Имеются некие документы, представляющие для нас значительный интерес. Они принадлежат человеку, который очень хорошо известен в международном финансовом сообществе. В силу сложных причин, связанных с положением в Испании, находятся они сейчас в Ницце.
— И вы хотите, чтобы я вам их достал?
— Совершенно верно.
— То есть украл?
— Кража — это присвоение чужой собственности, а тут речь идет о возвращении их законному владельцу.
Макс был очень заинтересован, хоть и постарался ничем не проявлять этого. Да и невозможно было не полюбопытствовать.
— И что же это за документы?
— В свое время узнаете.
— А почему именно я?
— Как я уже сказал, вы в такой среде — как рыба в воде.
— Кажется, вы принимаете меня за Рокамболя?
Неизвестно почему, при упоминании этого имени на лице агента по фамилии Тиньянелло заиграла, на мгновение рассеяв хмурость, легкая улыбка. Но сразу вслед за тем он устремил на Макса взгляд человека, ожидающего исключительно дурных вестей.
— Да это ведь шпионаж… А вы — шпионы.
— Как мелодраматично, — Барбареско двумя пальцами попытался восстановить стрелку на своих мятых брюках, в чем нимало не преуспел. — На самом деле мы — обычные государственные служащие. Записываем расходы, соблюдаем диету и тому подобное… — Он обернулся к напарнику: — Верно ведь, Доменико?
Но Макс не дал провести себя.
— А за шпионаж в военное время, — продолжал он, будто не слыша, — полагается смертная казнь.
— Франция ни с кем не воюет.
— Это пока. Времена наступают тяжелые.
— Документы, которые надо заполучить, имеют отношение к Испании… Самое большее, что вам может грозить, — это депортация.
— Но я вовсе не желаю, чтобы меня депортировали. Мне нравится во Франции.
— Я вас уверяю: риск ничтожен.
Макс оглядел обоих своих собеседников с неподдельным удивлением:
— Всегда думал, что спецслужбы располагают для таких случаев собственными кадрами.
— Вот мы с товарищем как раз этим и занимаемся, — Барбареско терпеливо улыбнулся. — Пытаемся сделать вас нашим кадром. А как, по-вашему, это делается? К нам же не приходят претенденты с заявлением: «Желаю быть шпионом». Приходится искать самим. У одних затронешь патриотические струны, других прельстишь деньгами… Вы, сдается мне, не испытываете симпатии ни к одной из сторон, противоборствующих сейчас в Европе. Вам, кажется, это вполне безразлично.
— На самом деле я в гораздо большей степени аргентинец, нежели испанец.
— Может быть, и поэтому. Так или иначе, если патриотические мотивы не действуют, остаются экономические. А в этой сфере ваши убеждения неколебимы. И мы уполномочены предложить вам довольно солидную сумму.
Макс закинул ногу на ногу и обхватил переплетенными пальцами колено.
— Насколько солидную?
Барбареско слегка наклонил голову и понизил голос:
— Двести тысяч франков в той валюте, какую предпочтете, а в виде задатка и на расходы получите чек «Лионского кредита» в Монте-Карло еще на десять тысяч. Чек может быть выдан вам прямо сейчас.
Макс с рассеянным видом смотрел на вывеску ювелирного магазина напротив кафе. Время от времени у него были дела с владельцем, евреем по имени Гомперс, который едва ли не каждый вечер покупал у посетителей казино драгоценности, а утром большую их часть выставлял на продажу.
— У меня ведь начаты свои кое-какие собственные проекты. Если соглашусь на ваше предложение, они замрут.
— Мы уповаем на то, что предложенная сумма с лихвой возместит вам потери.
— Мне нужно время на размышление.
— Нет у вас этого времени. На все про все имеется три недели.
Макс повел взглядом слева направо — от фасада казино до отеля и примыкавшего к нему «Спортинг-клуба»: вдоль всей площади, как всегда, выстроились в ряд сверкающие «Роллс-Ройсы», «Мерседесы» и «Паккарды», а у подножья лестницы стояли, болтая, их водители. Три дня назад он очень удачно выстрелил здесь дуплетом: подцепил более чем зрелую, но все еще очень красивую даму, бывшую супругу австрийского фабриканта, и договорился с ней о свидании, а потом мраморный шарик рулетки, остановившись на цифре 26, принес ему восемнадцать тысяч франков.